У него ко мне был Нью-Йорк - [16]

Я могу плакать час, вспомнив неотгорёванный эпизод пятилетней давности. Моя психика расшатана, я сама от себя иногда устаю. Я просыпаюсь в пять утра, потому что мне в наследство после моей той жизни, в Москве, досталась бессонница. Я люблю минор больше, чем мажор. Жду вечернего бокала вина как праздника. Иногда пишу, проснувшись от мыслей.

И Нью-Йорк — мой рехаб. И я бреду по нему навстречу новому опыту.

Выхожу на наш согретый солнцем балкон с видом на залив, с чашкой какао в руках, зажмуриваюсь, обжигающие лучи — прямо в глаза.

И вроде уже так привычна эта наша другая, ласковая жизнь, круизные лайнеры на горизонте, гуакамоле в глиняной чашке и долгие пьяные закаты.

Хочется взять саму себя за руку, пробежаться по ленивому воскресному Сохо, угостить себя правильным эспрессо в «Литтл Итали», попробовать лимонный капкейк в «Нолите», понюхать свечи «Сир Трудон» и надушиться бергамотовыми «Ателье Колонь», выставленными прямо на улице.

Увильнуть от бомжа-проповедника в метро.

Не наступить в кучу, которую навалила чья-то собака прямо на асфальте и её почему-то не убрали.

Всегда поражало сочетание грязи, мусора и моды. Впрочем, прогулка будет недолгой, пора за дочкой, в школу.

В рыжем платье в пол, в босоножках бежишь по «Большому яблоку».

В жизни изменилось всё, каждая декорация, каждый костюм, каждый штрих гримёра, свет, цвет, вкус, звук, запахи. Только главная героиня — та же, и это она раньше не чувствовала почти ничего.

Неужели та жизнь тоже была моей?

Настоящая депрессия

В Москве я пережила два по-настоящему сильных депрессивных эпизода. Я до сих пор ощущаю их как провалы в ледяные колодцы.

Жуткая тревога вокруг этих событий. Ощущение какого-то непереносимого максимума, предела, к которому мне не положено было подбираться. Как будто я прикоснулась к границе жизни, как Труман в конце фильма «Шоу Трумана» доплывает до горизонта и трогает его рукой.

Депрессия — это тьма и ледяная вода, сковывающая постепенно жизнь и замораживающая её.

Депрессия — это дементоры.

Это прямой родственник смерти. Не физической, а психической.

А какая разница? Кому сдалось твоё красивое живое тело, если душа в нём погибает? Психически умереть тоже можно. Или заболеть.

Быть может, в действительности эпизодов было и больше, но я те, другие эпизоды, что называется, перенесла на ногах. А были два, когда я признала своё поражение в схватке с жизненными обстоятельствами. И сдалась антидепрессантам. И правильно сделала.

Оба моих эпизода были связаны с «качелями» в абьюзивных отношениях. Меня в этих отношениях слишком сильно бросало из коротких, в несколько дней, но очень интенсивных периодов эйфории в долгие, беспросветные периоды неприкаянности и всё нарастающего абьюза. И так — до эскалации конфликта, до драматического болезненного расставания.

А потом — через паузу, которая представляла собой полный обрыв связи и блокировки во всех мессенджерах, — снова эйфория и ренессанс отношений.

Эта изматывающая практика сводит с ума и высасывает силы постепенно. С каждой спиралью, с каждым качем всё больше дестабилизируя твоё представление о том, что такое хорошо и что такое плохо.

Депрессии приходились на периоды, когда после очередного сладкого, «медового» месяца, наполненного признаниями и обещаниями, наступал холод. А затем — вполне реальное расставание.

Вопрос: насколько же вообще реальным было такое циклическое расставание, если потом весь сценарий повторялся из раза в раз?

Ответ: абсолютно реальным. В том-то и проблема. Это нарциссический абьюз. Его жертва как бы подключается к весьма причудливым перепадам, к циклам чужой психики и живёт в них вынужденно, не вполне понимая, что именно с ней происходит и почему. Не контролируя эти процессы, но участвуя в них всецело. Это игра, в которой у тебя нет права на выход.

Утешения в духе «да всё это сто раз уже было» для меня не работали. Я каждый раз падала на дно колодца.

В более здоровых отношениях ты переживаешь разрыв один раз, это болезненно, но жить дальше можно. Ты вылечиваешься от травмы постепенно.

В созависимых ты становишься покорным роботом Долорес Абернати из сериала «Westworld», с которой снова и снова жестоко расправляются, а потом стирают память. И она опять улыбается новому дню.

Я была Долорес Абернати.

Первый признак моего личного срыва начинался с конкретно той секунды, когда я понимала, что всё, оно меня скосило и яд насилия снова попал в организм.

Допустим, это реальная ссора, или очень плохой разговор, который не приводит к пониманию и примирению, или токсичные слова даже в переписке. И после этих слов ты — словно раненая, с пулей под ребром. Кровь струится сквозь пальцы, зажимающие рану. Розовая пена струится вниз по Самотёчной.

Обычно начало депрессии ощущалось как сжатие желудка, превращение его в очаг дикого напряжения. Я уже знала, что меня ждёт вслед за такой ссорой.

Собственно, депрессия характеризуется для меня возможностью или невозможностью расслабить этот очаг. Эту мышцу. Из дикого напряжения в желудке и ниже до самых пяток моментально рождалась и могла продолжаться месяцами целая симфония состояний.