Наконец-то Галка выспалась. Сначала она открыла один глаз, потом другой, почмокала своими толстенькими губами и заулыбалась. Наверное, сразу вспомнила куда мы едем. Ведь целую зиму, целую осень и целую весну ждали мы, когда настанет июнь и мы поедем в Москву. Так ждали, так много говорили про это, что мне все еще не верится, что это я, я, Наташа Китенко, лежу на верхней полке, а напротив меня Галка, а внизу мама и все мы едем в Москву. Что через какой-нибудь час на вокзале нас встретит дед Володя и скажет нам: «Прибыли? Ну вот и хорошо!» Он много не разговаривает, не то, что мама с бабой Натой. Они целое лето говорят-говорят, а потом, когда нам уже надо возвращаться в Харьков, вдруг вспомнят, что не рассказали друг другу про самое главное.
Галка посмотрела вниз и громко зашептала мне:
— Путька уже проснулась, уже крутится, есть, наверно, хочет.
Мне сейчас было не до Путьки, и я махнула рукой.
— Захочет — поест, там у нее полкочана капусты.
— Это кто там шебаршит? — спросила мама.— Ну, чего ты, Наталка, проснулась ни свет ни заря?
— Не могу спать,—ответила я.— Как ты не понимаешь!
Мама стала переплетать свои косы. Прическа у мамы самая простая. Заплетет она потуже косы, заколет их на затылке шпильками и ходит целый день гладенькая. А из Галкиных кос вечно торчат хвостики. Мне лучше всех — я стриженая.
— Всё лежите,— сказала мама.— А кто за вас будет умываться?
— Путька!
— А кто будет есть?
— Путька!
Путька ехала в отдельном купе — в коробке из-под папиных башмаков сорок пятого размера. Путька — это черепаха. В прошлом году баба Ната купила ее на Арбате в зоомагазине и подарила нам. Путькой мы назвали ее потому, что, когда она не спит, она все время путешествует, ну, прямо как заведенная. И совсем неправильно люди говорят: «Плетется как черепаха». Поглядели бы эти люди на нашу Путьку, как она от нас улепетывает. Конечно же, мы с Галкой упросили маму взять ее с собой в Харьков. Зимой она больше трех месяцев спала. Медведь во время своей зимней спячки хоть лапу сосет и храпит. А наша Путька ничего не ела, и даже не слышно было, дышит она или нет. Мы уж начали беспокоиться, жива ли она, и вдруг однажды увидели, что она лапами перебирает и шею вытянула. Дали мы ей капустный лист. Прижала она его лапой и давай хрумкать, даже облизывается от удовольствия. Теперь она вместе с нами возвращалась в Красный бор, так называется поселок, в котором живут летом наши дед с бабой.
— Я понесу Путьку,— сказала Галка.
— Еще чего не хочешь ли! — сказала я. Ты ее два раза в школу носила, а я ни разу.
— А. ты зато во дворе ее пасла. Ну, мама же,— захныкала Галка,— скажи ей, что я понесу Путьку.
— Кончится тем, что я подарю черепаху проводнице, у нее есть маленькая дочь,— сказала мама.
Она то обещала отдать Путьку в зоопарк, как будто там своих черепах мало, то подарить школе, то детскому саду, потому что мы с Галкой часто ссорились из-за Путьки. Мы знали, что ничего этого не будет, что мама любит Путьку не меньше нас. Она, как котенка, берет ее на руки идаже говорит, что у нее смышленые глаза. Но сейчас мне не хотелось ссориться с Галкой, и я сказала, что уж ладно, пусть Путьку несет она. Галка обрадовалась.
— А ты понесешь пионы,— сказала она,— смотри, какие они красивые, нисколечко не повяли. Правда, мамочка, пусть Наташа подарит бабе Нате пионы, баба Ната так любит цветы.
Но маме было, уже не до Путьки, не до пионов. Она вспомнила, что еще не уложила в чемодан наши пижамы, тапочки, книги. И косы Галке надо переплести, А Москва была совсем близко, потому что по радио уже передавали песни про Москву. А еще через немножко времени вдруг сделалось совсем тихо, даже будто колеса перестали стучать, и по радио медленно и громко сказали, что наш поезд прибывает в столицу нашей Родины — Москву. Тут все зашумели, а мы с Галкой приклеились носами к окну. Галка сказала, что это она первая увидела деда Володю, а я, что — я, а мама — что она.
Дед стоял возле нашего окна и смотрел на нас.
Он был без пиджака, в светлой летней рубашке с тремя карманами. Шляпу он сдвинул на самый затылок, на щеках у него были ямки, потому что он все время улыбался.
Мы ждем деда в купе, в коридоре полно пассажиров с багажом, и пока они не выйдут, деду к нам не протолкнуться. Дед приходит с носильщиком, мы ведь приехали на все лето, у нас много вещей.
— Здорово!—говорит дед и чмокает нас.— Прибыли, значит?
Мать деда, наша прабабушка Настя, украинка, дед тоже долго жил на Украине и слово «значит» выговаривает по-украински, с мягким знаком на конце. А баба Ната каждый раз его поправляет.
— Прибыли, значит? — передразнивает деда Галка и хохочет.
Дед грозит ей пальцем.
Галка берет коробку с Путькой, я пионы. Носильщик связал два чемодана ремнем, перекинул их через плечо. Еще чемодан и узел он хотел взять в руки, но дед не дал ему, взял сам.
Идем мы долго, по лестнице вниз, потом по длинному-длинному туннелю, потом по лестнице вверх и еще по площади. Площадь эта вся в заборах, потому что Курский вокзал перестраивают. Возле черной Волги дед останавливается. С носильщиком он прощается за руку и говорит:
