У нас на дворе - [12]

Честно говоря, нам даже обидно стало. Удирает! Попросту удирает! Чего ж теперь торчать возле стройки, когда прораба нет?!

Кто-то из ребят со злости даже свистнул ему вслед. Но прораб и на свист не обернулся. И вскоре скрылся за углом.

А время шло. Стоять так, без дела, было муторно. И, как назло, ни одна машина не подъезжает. Прикатила бы машина, все же веселее, хоть с шофером поцапались бы.

— Да, — говорит Тимка. — Со снабжением у них и впрямь слабовато. Перебои. Нет регулярной доставки стройматериалов…

Мы топтались на месте, возле плаката, и я видел: ребята изнывают от безделья. Кто-то сел на камень, кто-то вынул из портфеля книжку и, прислонившись спиной к дереву, стал читать.

— Ну, что теперь? — скучным голосом спросил один из мальчишек.

— Стоять! — твердо ответил Тимка. — Стоять насмерть!

Я думал, прораб ушел куда-нибудь в трест, или на совещание, или еще куда. А может, ему и не нужно было ни в трест, ни на совещание. Просто ушел, чтобы только нас не видеть. Но оказалось — он хитрее.

Прошло с полчаса; вдруг видим, прораб возвращается. Идет высокий, грузный, в своей плоской кепочке и кирзовых сапогах, крупно, размашисто шагает, а рядом кто-то мелко-мелко вяжет шажки. Кто бы это? Кого прораб на помощь притащил?

Смотрим, а это директор нашей школы, Михаил Михайлович, которого для убыстрения все у нас зовут Мих-Мих.

«Вот номер! — подумал я. — Ну, держись, Тимка!»

Мих-Мих у нас строгий. И главное, очень любит, когда тихо. И очень не любит, когда шумно.

А тут целая толпа, и все чего-то гомонят, суетятся.

Вижу я: подходит Мих-Мих, а глаза у него беспокойные и прямо в Тимку уткнулись.

«Ну, что еще натворил? Опять на кого-нибудь с ножом бросался?»

— Вот, — говорит прораб Мих-Миху. — Полюбуйтесь на ваших удальцов! Мешают государственной стройке! — и рассказывает директору про наш «заслон».

Мих-Мих слушает, молчит.

Тимка тоже слушает и тоже молчит. И глаза по-куриному прикрывает.

— У меня срочное задание, — горячится прораб. — Двести тысяч надо освоить! Понятно? Двести тысяч целковых! Это не шуточки! А тут из-за каких-то паршивеньких кустиков такой шум-гром, прямо атомный взрыв. Да я закончу стройку, а потом снова вам эти кусточки-цветочки посажу! Нюхайте на здоровье!

— Я все-таки не понимаю, зачем портить сквер? — спокойно говорит Мих-Мих и бородку свою дергает. А он всегда, когда сердит, бородку дергает, будто выщипать ее хочет.

Прораб еще пуще горячится.

— И вообще, — кричит, — что это за методы? Ну, не нравится, ну, напиши жалобу в трест, ну, в газету сообщи. А это что? Демонстрацию какую-то надумали! Советские пионеры против советских строителей!

Как сказал он про демонстрацию, я сразу Витьку Горышина из восьмого «а» вспомнил. Он тоже про демонстрацию твердил. Ну, думаю, атмосфера накаляется.

Тут и Тимка не выдержал.

— Насчет методов не знаю, — говорит, и голос пронзительный, как у петуха, — а тополи портить не позволим! Мы их сажали, а вы…

— А чем плохой метод? — говорит Мих-Мих и бородку щиплет. — Как видите, действенный. А это самое главное. И носит этот метод, я бы сказал, общественный характер.

Тут прораб совсем разорался, заявил, что он будет жаловаться в райком и еще куда-то, но Мих-Мих повернулся и ушел.

А перед уходом украдкой подмигнул Тимке. В самом деле подмигнул! Чуть-чуть. Краешком глаза. Или это мне только показалось? Вообще-то не такой человек наш директор, чтобы ученику подмигивать.

Ну, ушел директор, прораб у себя в «крепости» скрылся, а тут машины стали подкатывать — с раствором, с какими-то бочками, с песком. Все грузовики до единого мы завернули и в объезд пустили. Шоферы уж не очень-то и сопротивлялись.

До самого конца рабочего дня мы дежурили.

Уже в сумерках идем мы с Тимкой домой, а я говорю:

— Как бы он в самом деле в райком не наябедничал? Помнишь, Витька Горышин говорил: политический скандал…

Тимка промолчал. Но я-то видел, что и он встревожен. Когда уже подошли к дому, он сказал:

— А все-таки мы его допечем. Из принципа!..

Назавтра после школы мы опять взяли плакат и пошагали на стройку.

Пришли и остановились удивленные. Наш «заслон» больше не требовался.

Там, где через сквер меж деревьями шла глубокая колея, теперь был воткнут шест с надписью: «Проезд закрыт». Стрелка показывала, как делать объезд. Досок, сваленных на траве, не было. Не было и кирпичей, и груды строительного мусора. Когда успели все это убрать? Ночью? Или рано утром?

— Интересно, — сказал я Тимке. — Звонил прораб в райком? Или нет?

Тимка пожал плечами.

— А может, все наоборот? — вслух подумал я. — Может, прораба там взгрели? То-то он нынче такой паинька!

Тимка опять пожал плечами.

— А может, не звонил? Сам, так сказать, осознал?

— Во-во! Под давлением общественности! — подмигнул Тимка, и все вокруг заулыбались.

* * *

После этого случая ребята уже не очень-то смеялись над Тимкой, когда он влипал в очередную историю. А когда и посмеивались, обязательно кто-нибудь состроит серьезное лицо и, приставив палец ко лбу, как это делала Валя, скажет:

— А все-таки в Тимофее Горелых есть что-то такое… государственное…

С тех пор его перестали дразнить «курицей» и «историческим ребенком», а часто звали «Государственный Тимка».