У моего окна - [2]
Алкоголь удваивает силу человеческих чувствий и удесятеряет силу их проявления, независимо от того, хороши они или низменны. В состоянии максимального опьянения человек ведет себя натурально.
Глупо, следовательно, обвинять алкоголь в том, что некоторые из его потребителей становятся до идиотства некорректными и агрессивными. Я думаю, говорить о вреде кислорода мы никогда не решимся, — а ведь ни один негодяй, ни один идиот не был бы идиотом и негодяем, если бы время от времени не дышал кислородом. Этиловый спирт заменил собой, в нравственном плане, христианского Бога. Тот, кто лишен точки опоры внутри себя, ищет ее теперь над собой и не в сверхчувственном. Предмет его поисков стал настолько «осязательным», что выражается простейшей химической формулой. Не зря же медицина проводит аналогию между состоянием опьянения и состоянием религиозного экстаза.
Всякий, кто взглянул бы теперь на моего героя, не усомнился бы в верности этой аналогии: счастливец приближался к «спящей княжне» походкой таинственной и вдохновенной и время от времени, чтобы не упасть, цеплялся за наиболее плотные слои атмосферы. Я, сознаюсь, до сих пор еще неотчетливо систематизирую потомство нашего коменданта, но расстановка глаз моего героя была слишком неповторима, чтобы ошибиться. Один из этих глаз был томно расширен, другой — интимно полузакрыт; расширенный глаз был обращен к северо-западу, полузакрытый никуда не обращен не был и отливал испорченным перламутром — будь тысячу раз благословен плод чрева Твоего, Евд‹окия› Андр‹еевна›!
Я затаил дыхание.
Княжна, по всей вероятности, сделала то же самое: юный Дафнис уже вплотную приблизился к ней и приветствовал ее с сентиментальной развязностью. Левый глаз его выражал при этом же ‹…›
«Неведомы цели Твои, о Господи; и неисповедимы пути твои»
18/IV.60 г.
‹1960?›
Есть авторы, имя которых связывается в читательском сознании прежде всего с одним произведением — оно становится их символом, визитной карточкой, даже если есть и другие. Грибоедов написал не только «Горе от ума», но не случайно именно эту комедию Пушкин назвал его «делом», после которого можно было умереть. Так же и Венедикт Ерофеев ассоциируется для многих из нас только со своей давно уже хрестоматийной поэмой в прозе «Москва — Петушки». В этой книге он создал образ своего гротескного двойника Венички, праведного грешника и трезвого пьяницы, представляющего важный социальный и культурный тип своей эпохи. Поэма «Москва — Петушки», подобно «Горю от ума», разошлась в среде интеллигенции на поговорки за многие годы до публикации на родине. Неудивительно, что она несколько заслонила другие произведения Венедикта Ерофеева — в том числе фантасмагорическую трагикомедию «Вальпургиева ночь», пронзительное эссе о Василии Розанове, «Мою маленькую Лениниану», записные книжки. Не говоря уже о неопубликованном корпусе текстов, который только еще ждет своего читателя. Венедикт Ерофеев — мастер короткого эссе и дневниковой записи, достойный продолжатель традиции великого русского философа, на которого он смотрел «глазами эксцентрика». Как и Василий Розанов, Веничка пишет очень интимно, очень личностно, он не боится показать читателю, что с ним происходит, не стесняется внутренних противоречий, сомнений. Он любит Бога и доверяет людям.
П.К.
В материале использованы иллюстрации: Георгия МУРЫШКИНА
