У мира на пиру - [15]
Шрифт
Интервал
Для тебя – и радость, и петля…
Как отрадно – в смутное безвременье
Окрылять!
Струны к нам протянуты из древности.
Но Гварнери современен лад!..
Мне бы так стихом (дрожу от ревности!)
Окрылять!
Памяти Булата
12 июня
Б. Окуджава дома у автора (1974 г.)
Господи! Где твоё око?
Где твой заботливый нрав?
Боже! Избавь от упрёка, —
Нет от меня нынче прока:
Горе настигло с утра!
Смотрит с тоской из киота
Взглядом немеркнущим Спас…
Век фантастических взлётов!
Что же его ты не спас?
Песни с божественной искрой,
Вот и иссяк ваш родник!..
Голос, знакомый и близкий,
Издавна в сердце проник.
Господи! Как всё жестоко!
Ты, Всемогущий, не смог
(Может, ты очень высоко?)
Жизнь сохранить бы до срока,
Смерть не пустить на порог!
* * *
Ты ушёл, растворясь во Вселенной.
В звёздах, ветрах, цветах и ручьях, —
Только песня осталась нетленной,
Только стих не рассыпался в прах!
Сиротливо гитара повисла:
Присмотрись-ка, распятый Христос!
Ты любим от Амура до Вислы,
Ты нам песню в подарок принёс!
На Ваганьковском кладбище – свечи
И людской молчаливый прибой…
Будто звёзды любви человечьей
Не хотят расставаться с тобой!
К годовщине смерти
Год отшумел и стих, как звук
Трубы пророческой и скорбной.
Дни окаянные плывут,
Уставам вечности покорны.
И мы, в нестройной суете
Клянёмся, веруем, и плачем,
И жаждем лишь благих вестей,
Благих – и никаких иначе!
Чтоб нам войти в грядущий век, —
Судьба потребовала плату:
Отныне мне держать совет
Придётся с бронзовым Булатом!
Срок выйдет – всех нас призовут
Аккорды ангельского горна…
Год промелькнул, как жизнь, под звук
Трубы пророческой и скорбной.
«Неласково время…»
Неласково время – жестоко оно и спесиво.
Но тянется к прошлому воспоминания нить:
Булат обещал угостить нас грузинским сациви
И мне перечислил, – что надо на рынке купить.
Но всё недосуг нам: то жатва на творческой ниве,
А то вдруг Россия совсем потеряла покой…
Уже не придётся (о, Боже!) отведать сациви.
Что было б его приготовлено лёгкой рукой!
Художнику
Скорей этюд рисуй, художник,
Природа не умеет ждать:
То солнце скроется, то дождик.
То прояснится вдруг опять!
Схвати мгновения жар-птицу,
Оставь в руке её перо:
Оно для кисти пригодится
И мне, как вечное стило.
Этюд – не слепок и не фото,
Он смесь натуры и души,
Он для себя, не для кого-то…
Спеши, художник мой, спеши!
Этюд – как жизненная веха
(Пусть краски празднично трубят!) —
Осколок прожитого века.
И даже самого себя!
Памяти Елены Образцовой
Две октавы в этом мире отзвучали…
Разве вы не ощущаете печали?
По какому справедливому уставу
Окрылили нас, бескрылых, две октавы?
С ними жили, с ними радовались свету, —
Две октавы подарили радость эту.
Чаровали нас не трубы и не струны —
Женский голос, дар небесный, вечно юный!
Не заманит мишура с дешёвой славой…
Жизнь прожить бы дай мне, Боже, в две октавы!
Художник кисть держал в зубах…
Художник кисть держал в зубах
За неименьем рук…
Попридержите слово «крах»,
Оставьте ваши «ох» да «ах».
Сочувствие – неверный шаг,
Когда владычит дух!
Трактуй как чудо или сон,
Как мыслимый предел,
Но буйный рост зелёных крон,
И ярость океанских волн,
И облаков могучий гон —
Он всё запечатлел!
Увы! Судьба лишила рук, —
Жесток её удар!
Но не замкнулся жизни круг, —
Сквозь годы горестей и мук,
Под вдохновенный сердца стук
Прорвался светлый дар!
Обращение к живописи
Я держал твою руку в руке,
Ожидая любого приказа.
Ты была лаконичней Марке,
Непонятнее Пабло Пикассо.
Мир молчанья – огромен и тих,
Будто дремлющий витязь из сказки.
Не из круга жеманных франтих —
Ты пришла без рисовки и маски.
Ветер мая, задорен и пьян,
Краски дней и ночей перепутал…
Мне тогда был по духу Сарьян,
Было по сердцу светлое утро!
А под вечер стучался закат
Красной лапой в закрытые двери,
Ты сказала: «Смотри – это Рерих!» —
Это Рерих был наверняка!
«За статью не дам и пару гривен…»
Пиросмани – примитивист…
(Из статьи искусствоведа)
За статью не дам и пару гривен,
Испытав сомнение и шок:
Разве Пиросмани примитивен?
Изотрите термин в порошок!
Он наивен, как трёхлетний мальчик.
Как птенец, как просинь среди туч!
Он творил, не требуя подачек,
Верный сын долин и горных круч!
Он любил приезжую актрису.
Но её не тронули слова!
Даже всеми розами Тифлиса
Он не мог её очаровать!
С тюфяка поднявшись утром рано,
В сумку краски положив и кисть,
Уходил расписывать духаны,
Воспевать безоблачную жизнь.
На полотнах мир не затуманен.
Весел человек и ярок цвет…
Разве примитивен Пиросмани.
Коль такого в мире больше нет?!
Надя Рушева
«Знаю Пушкина лучше лучшего!..»
За кичливость себя кляня,
Вижу – школьница Надя Рушева
Вводит в пушкинский мир меня.
В детских опытах отразится ли
Жизни гения широта?
Восторгаются композицией…
Что же тени скорбят у рта?
Говорим о проблемах времени,
О недетском её мазке…
Не к дождю ли болит у темени?
Не к грозе ли стучит в виске?
По Фонтанке гуляет девочка,
Чертит профили на снегу.
И не кисть в руках – просто веточка.
Ею Бог выводил, – я не лгу!
Где-то живы её игрушки, но
Покорилась, вдруг, высота:
Я предсмертные стоны Пушкина
Слышу с Надиного листа!
Что судьбина ей напророчила?
Триумфальные миражи?
Детство кончено, детство кончено, —
Вместе с детством уйдёт и жизнь!
«Старый скрипач заказал себе гроб…»
Старый скрипач заказал себе гроб в виде
скрипки,