У любви четыре руки - [41]

Падал очень густой снег. Мы снова поссорились с Розалиндой. Она шла так быстро, а я — за ней, ее силуэт исчезал в снегопаде, терялся среди толпы, она полуоборачивалась, чтоб убедиться, что я еще здесь, убедиться в моей неотступности, но потом я свернула, к трамвайной остановке, она этого не заметила. Дома на автоответчике уже был ее голос: прости, сказала Розалинда, но ты знаешь, что я не люблю фотографироваться. Мы поссорились, потому что я ее сфотографировала. Позже она попросила у меня эту фотографию, но я сказала, что ничего не получилось, зря она и психовала. Я ей наврала. Хотя фотография, и правда, вышла какая-то нечеткая, но она — единственное изображение Розалинды, которое у меня есть: стремительно идущая, и — быстрый растерянный взгляд в камеру, и незавершенный жест — ладонь хочет закрыть лицо, но рука еще на полпути, волосы развиваются, сухие, химически выпрямленные. Она в обтягивающих джинсах и в коротенькой темно-синей куртке, сумочка на плече. Это как раз в том кафе, где я впервые увидела ее. И вот моя вспышка вспыхнула, и Розалинда вспыхнула тоже, яростью, и — рванулась в метель. Тем же вечером она снова позвонила, звала к себе, но я не поехала. Что-то сделал со мной это снегопад — образ Розалинды, будто полустертый ластиком, это была ее вторая фотография, памяти, того же дня. Мы стали реже видеться, и при встречах мы больше не говорили о любви, то есть я не говорила, я не целовала ее, мы больше не ходили, держась за руки. К тому времени, как в «Центральной газете» появилась статья о моей Розалинде и о том суде, мы уже раздружились. У нее появилась новая девушка. А я ревновала. Не хотела к ней возвращаться, а ревновала. У этой новой девушки был ребенок, и, наверное, они с Розалиндой поэтому лучше друг друга понимали, так я себе говорила, и мне было больно. Я ее продолжала любить. Я ее и сейчас люблю. Наверное, это было ошибкой тогда — фотографировать, убегать из снегопада, позволять себе отдаляться, я ее потеряла, потому что, в отличие от Розалинды, я была слаба, я отступила, я не пошла вперед — а свернула к трамвайным рельсам. К тому времени, как в «Центральной газете» появилась статья о моей Розалинде и о том суде, она больше не была моей.

«Центральная газета», 21 февраля 2001 года

Перемена пола не меняет дела, постановил суд

Решение отца изменить свой пол на женский — не причина для пересмотра соглашения об опеке над ребенком. Таков недавний вывод суда, модернизировавший семейное право: теперь транссексуальность, сама по себе, не имеет никакого значения для того, чтобы определить, способен ли кто-то быть хорошим родителем.

Процесс о лишении родительских прав был инициирован Маргалит Янгблад, когда ее муж, отец ребенка, Джеральд Янгблад объявил себя женщиной и лесбиянкой. Пара состояла в браке четыре года, последний год супруги жили раздельно.

Отец ребенка изменил свое имя с Джеральд на Розалинда, а также изменил внешность, чтобы выглядеть более женственно. Он начал открыто жить в женском облике, однако никаких хирургических операций еще не делал.

Пока его транссексуальность была тайной, у супругов было полное согласие относительно равной опеки над дочерью. Такие родительские соглашения могут быть прекращены в судебном порядке одной из сторон, для чего ей надо предоставить суду доказательства «изменения обстоятельств» — это юридический термин, означающий существенное изменение обстановки, при которой заключался договор об опеке.

Но в данном случае судья Тим Флауэрз постановил, что «транссексуальность родителя, сама по себе, без дополнительных причин, не может рассматриваться ни как изменение обстоятельств, ни как отрицательный фактор для прекращения действия соглашения об опеке».

Джейн Боббин, защитница отца, подчеркнула, что это судебное решение заставит поверить в свои силы всех транссексуальных родителей, у которых до сегодняшнего дня не было никакой уверенности в правосудии.

«Мы живем в обществе, где преобладает нетерпимость к транссексуалам… Но ясно, что решение вопросов об опекунстве должно рассматриваться с позиции: что лучше всего для ребенка», — сказала госпожа Боббин, которая на суде описывала отношения отца и ребенка как удивительные.

«В любом семейном споре важно помнить, что для ребенка всегда лучше, когда оба родителя принимают равное участие в воспитании, — сказал в интервью отец. — Если вы действительно любите своего ребенка, именно это должно быть главным — желать только самого лучшего вашему ребенку».

В своем постановлении судья Флауэрз отметил, что всё свидетельствует о том, что девочка счастлива с обоими родителями.

«Примечательно, как мало коснулась ребенка вся эта буря, в которую вовлечены спорящие стороны, — сказал судья. — Все представленные доказательства говорят о том, что девочка очень хорошо приспособлена к жизни, счастлива и здорова. Своим собственным путем она нашла способ принять изменения, происходящие с ее отцом, и продолжает находиться в нормальных, здоровых отношениях с ним, являющимся сейчас психологически женщиной».

Шестилетняя девочка называет отца и папой, и мамой, но при незнакомых людях очень осторожно использует обращение «папа», заботясь, чтобы никто не услышал.