У крутого обрыва - [3]

Да, так бывает, и далеко не всегда мне это кажется правильным. Далеко, далеко не всегда…

Помню, следствие занималось делом одного шофера, которого подозревали в том, что он помогал расхитителям вывозить со склада «левый» товар. Как водится, прокуратура запросила характеристику. И получила…

Чего в ней только не было! Имел выговор за опоздание на работу (четыре года назад). И другой выговор — общественный, за появление в нетрезвом виде на вечере художественной самодеятельности (два с половиной года назад). И школа сигнализировала: не ходит, мол, на родительские собрания, не следит за воспитанием сына, а тот плохо ведет себя. И выходило, что этот самый шофер крайне отрицательный тип, о котором нельзя сказать доброго слова.

А за три месяца до этого шофер был представлен к грамоте ЦК профсоюза. И тоже писали характеристику. Там нашли для него множество добрых слов. Зато о выговорах, о родительском нерадении даже не упомянули.

Ни в той, ни в другой характеристике не было лжи. Просто услужливая память подсовывала авторам этих документов те детали, которые казались более пригодными для данного случая. Ежели для премии — вспоминай все хорошее. Ну, а ежели для суда — вали все плохое.

Да, шофер имел те выговоры, о которых говорилось в характеристике. Но их уже больше нет: через год они снимаются автоматически. Таков закон. Зачем же вспоминать о них, тем более что к действию, в котором шофер обвинялся, они никакого отношения не имели? Чтобы бросить на него тень? Чтоб причинить ему зло?

Следствие установило, что шофер ни в чем не виновен. Незапятнанный, он вернулся на фабрику. Какими же глазами посмотрели на него авторы «черной» характеристики?! И что он подумал о них? Какой след эта история оставила в его душе?

Велика гуманность закона: в трудовой книжке можно прочитать о всех поощрениях — наградах, грамотах, благодарностях, — которыми отмечается жизненный путь рабочего человека. Но там не оставлено места, где можно было бы сделать запись о полученных им взысканиях: закон это категорически запрещает.

Вот ведь какой «необъективный» наш закон: благодарность следует за человеком всю жизнь, она украшает его и через двадцать лет, и через тридцать. А выговор и отметить нельзя. Проходит год — он вообще снимается. Нехорошо…

Нет, хорошо. Добро надо помнить всегда. Про зло следует позабыть, если оно кануло в прошлое, если видишь, что наука пошла впрок. Во все века и у всех народов доброта считалась величайшим украшением человека, умение прощать — его достойнейшей чертой. Но никто и никогда не воспевал злопамятство.

Человек меняется. Меняется к лучшему. Не будем мерить его прошлогодней меркой: он вырос. Он хочет, чтобы о нем судили по тому, каков он сегодня, а не по тому, каким был он вчера. Безгрешных не бывает, — мало ли что у кого было! Но ведь кто старое помянет, тому, как известно, глаз вон…

Об истории шофера и о многих похожих думал я, садясь за письмо, обращенное к администрации завода, где работал Анатолий, к руководителям заводских общественных организаций. Мне хотелось понять, что заставило их обвинять своего рабочего.

Вот что мне ответили:

«Анатолий Б. был очень хорошим работником нашего завода, пользовавшимся заслуженным уважением и почетом, свидетельством чему были полученные им поощрения и премии, а также выдвижение его в состав цехкома профсоюза. Мы считали, что у него есть все основания для дальнейшего производственного и общественного роста. Тем больше удивил весь наш коллектив его возмутительный, не имеющий никакого оправдания поступок.

…Самое огорчительное заключалось в том, что Б. не только не раскаивался в своем поступке, но ходил до своего ареста с гордо поднятой головой и похвалялся, что ему ничего не будет, так как завод «станет за него горой». Он не только не устыдился своих товарищей, на глазах у которых совершил хулиганство, но требовал от них (не просил, а требовал) защиты.

Нельзя забывать, что Валентина Ш., грубо оскорбленная Б., — тоже наша работница. И общее собрание рабочих единодушно приняло решение защитить ее честь, а это значило — резко осудить Б.

Коллектив не только не отворачивается от него, но убежден, что Б., если в нем проснется совесть, вернется на наш завод, где его встретят, не напоминая о прошлом, дадут работу и сделают все, чтобы он мог совершенствовать свою квалификацию, учиться и быть равноправным членом нашего большого трудового коллектива».

Копию этого письма — без единой приписки — я отослал Анатолию. Комментировать письмо не хотелось — оно достаточно красноречиво говорило само за себя.

И тут наша переписка надолго прервалась. Я терпеливо ждал, понимая, что рано или поздно Анатолий ответит. Обрадовало ли его это письмо или разочаровало, разозлило или озадачило — кто знает?.. Но в одном я не сомневался: оно заставило его о многом задуматься и многое пересмотреть. А тот, кто задумался, кто усомнился в своей непогрешимости, кто по-иному взглянул на содеянное — глазами товарищей, искренне расположенных к нему, — тот уже на пути к нравственному прозрению. И это значит, что наказание достигло цели и что отбывать его дальше нужды нет. Ни для общества, ни для того, кто временно был от него отторгнут…