У края бездны - [10]

Это обращение должно было испугать Керенского и его окружение смертельно: оно заключало в себе прямое обвинение в государственной измене в военное время. Союз с большевиками против Корнилова стал, таким образом, для социалистов Временного правительства окончательно оправданным.

Если бы в воззвании было сказано, что не «действует в полном согласии», а «действует словно бы в полном согласии» или «действует объективно в полном согласии», то корниловская характеристика вполне соответствовала бы политическому и историческому смыслу поведения Временного правительства и Советов, хотя, разумеется, так или иначе их раздражила бы. Они действительно «убивали армию и потрясали страну внутри». Это не могло не радовать большевиков и военных противников России и очень облегчало задачи тех и других. Но беда была в том, что доводы и обвинения Корнилова пугали, раздражали и восстанавливали против него и Временное правительство, и неуклонно левеющие Советы, и солдатскую массу. Корниловские воззвания производили на солдат впечатление, обратное замыслу и надеждам их автора: Корнилов боролся за боеспособность армии, которая не хотела воевать и видела возможность не воевать в победе главных противников Корнилова — большевиков.

Российская трагедия — одно из самых ярких свидетельств того, что народы ошибаются не реже, чем отдельные люди, из которых они состоят. Оценка представителями демократии действий генерала Корнилова свелась к нелепой формуле: после «подавления (?.) мятежа» они констатировали «преступность способов борьбы, правильность целей ее» («…подчинение всей жизни страны интересам обороны»). Так передает эту формулу генерал Деникин; так звучит она в показаниях Керенского, в уклончивых, изворотливых периодах Савинкова, в кадетских газетах того времени и в других документах.

Но правительство в лице Керенского и Савинкова именно о таких «способах борьбы» и договаривалось с генералом Корниловым, ибо все предыдущие «способы» разбились о пропаганду большевиков, о нежелание армии воевать, о тот режим, который насадили в армии Советы и само Временное правительство! Речь велась в первую очередь о применении новых способов стабилизации власти: Корнилов ни о чем, кроме введения чрезвычайного положения, кроме ужесточения стабилизирующих фронт и тыл репрессий, и не говорил с правительством.

Каких еще способов «подчинения всей жизни страны интересам обороны» ждала от Корнилова «публика» (в правительстве и вокруг него), если Савинков характеризует ситуацию так: «Начало июля было началом так называемого тарнопольского разгрома. За исключением кавалерийских частей, ударных баталионов и немногих пехотных полков, наши войска бежали перед втрое слабейшим противником. Я был свидетелем этого бегства, свидетелем, как доблестные защитники родины умирали, не поддержанные резервами, брошенные на произвол судьбы своими товарищами. Большие дороги, проселки, даже поля были покрыты толпами беглецов, бросавших винтовки, бросавших орудия и если не бросавших обозы, то лишь потому, что у противника не было кавалерии. Стихийное бегство невозможно было остановить речами и резолюциями. Оно было остановлено броневыми машинами. Это был уже не первый случай, когда на Юго-Западном фронте пришлось применить вооруженную силу».

Это из одной телеграммы Савинкова, комиссара Юго-Западного фронта, военному министру и в Ставку (№ 124, от 7 июля 1917 года). А это из другой его телеграммы по тем же адресам (№ 125, от 9 июля 1917 года): «Дороги запружены. Много дезертиров. Большая часть без винтовок, с ранами в левую руку. Посетил позиции по Серету. Настроение пестрое. Неудачи отношу на большевистскую пропаганду, на не редкую неудовлетворенность командного состава, на нерешительность и колебания полномочных органов революционного большинства по отношению к армии».

Только один вопрос был бы уместен, если бы судить пришлось не Корнилова, а тех, кто спровоцировал Корнилова своими переговорами и доверием на почти безнадежное предприятие и ему же в решающий момент изменил: хотели вы сохранить свою власть и довоевать до победы над Германией в союзе с Антантой или не, хотели? Если хотели, как вы могли надеяться остановить развал «словами и резолюциями»? Почему позволили анархии и демагогии перейти роковую грань распада армии? Если не хотели воевать, почему не нашли в себе смелости прекратить войну миром? Но бессмысленно задавать вопросы теням прошлого. Надо задавать их себе и пытаться на них ответить.

Временное правительство не смогло дать стране ни мира, ни войны. Оно не сделало выбора, не посмело быть честным с самим собой и сказать себе и другим, как сказал себе и другим генерал Корнилов, что вне введения чрезвычайного положения, вне военной диктатуры — на время войны и в определенных областях жизни — выхода нет.

Послушайте, как рассуждает Савинков (комиссар фронта, а потом управляющий военного министерства в правительстве Керенского):

«Нерешительность и колебания попытался прекратить генерал Корнилов (разрядка моя. — Д. Ш.), 10 июля вечером генерал Корнилов пригласил меня и М. М. Филоненко к себе в ставку. Мы нашли там г-на Завойко. Г-н Завойко прочитал нам текст составленной им телеграммы на имя министра-председателя, в которой генерал Корнилов требовал введения смертной казни на фронте. Когда г-н Завойко кончил читать, генерал Корнилов обратился ко мне и М. М. Филоненко с вопросом, разделяем ли мы мнение, изложенное в телеграмме.