У королев не бывает ног - [151]

Обернувшись к мудрецам, он продолжал:

— Господа, я не хочу поступать как самодержец, а потому готов выслушать все, что вы изволите сказать о моем приговоре.

Мудрецы поглядывали на Джербино, который был всеми признан как мудрейший, побуждая его высказаться.

— Благодарим, Ваше Высочество, за то, что вы соизволили принять к сведению и наше мнение, — сказал Джербино, словно гребенкой расчесывая широко расставленными пальцами свою красивую бороду а ля Леонардо да Винчи. — Но прежде чем это произойдет и мы выскажем Вашему Высочеству все, что нас тревожит, мы предлагаем удалить из зала обвиняемых детей и дальнейшее обсуждение вести при закрытых дверях.

— Согласен, — сказал Петр.

Когда желтые гвардейцы вывели жалобно плачущих и сопротивляющихся перуджанцев, аптекарь Джербино заговорил так:

— Ваше Высочество, вы, безусловно, обратили внимание, что наш председатель дон Тимонелли несколько раз напоминал о возрасте обвиняемых мальчиков. Это только кажется излишним, хотя страмбский кодекс, — об этом здесь тоже уже упоминалось, — наказуя за кражу курицы смертью через повешение, ничего не говорит о возрасте преступника. Однако мы очень хорошо знаем, что дон Тимонелли имел в виду не возраст обвиняемых, а нечто совсем иное — то весьма важное обстоятельство, о котором он не хотел в присутствии обвиняемых говорить во всеуслышание, а именно, что они не страмбане, а граждане Перуджи. Не так ли, дон Тимонелли?

— Да, да, именно так, — сказал дон Тимонелли.

— Не понимаю, — сказал Петр, — неужели гражданам Перуджи дозволено безнаказанно убивать и быть предателями?

— В Перудже нет, — ответил аптекарь Джербино, — но уж если граждане Перуджи предстают перед страмбским судом, то нелишне принять во внимание, что Перуджа — богатая, сильная и воинственная страна, а Страмба, которая постоянно с ней на ножах, слаба и в данный момент — в плачевном финансовом положении… У нас и так уже начнутся осложнения из-за того, что горцы убили девять молодых людей из вероломной свиты Вашего Высочества. Поэтому мы считаем желательным проявить добрую волю по отношению к Перудже хотя бы в том, что, только формально наказав уцелевших детей, отослать их домой. В своей блестящей речи, Ваше Высочество, вы неоднократно ссылались на разум и подчеркивали, что на посту властителя и главы государства вы намерены править, всегда и неуклонно опираясь только на разум. Так вот я и спрашиваю, будет ли разумно лишний раз ворошить осиное гнездо.

— То, что вы считаете разумным, я считаю осторожностью и трусостью, — сказал Петр. — Когда дело доходит до конфликта между разумом и справедливостью, это значит, что или с разумом, или со справедливостью что-то не в порядке. Вы считаете разумным оставить преступников без наказания, дабы правители Перуджи не гневались на нас, я же считаю это неразумным, ибо преступление, оставленное без наказания, ведет к дальнейшим преступлениям. Что касается богатой и могущественной Перуджи, то у меня о ней совершенно противоположное мнение: это город, разделенный на два враждебных и непримиримых лагеря, где вот-вот вспыхнет мятеж. Господа, я отказываюсь продолжать дебаты, вы или принимаете мой приговор без дальнейших обсуждений, или я еще сегодня объявляю народу Страмбы о своем отречении от престола и о причинах отречения.

После этого Петр встал и удалился, оставив за своей спиной двенадцать разгневанных мудрецов.

PERUSINI SUPERBI

Казнь семи юношей из Перуджи перед Партенопейскими воротами, проведенная по приговору и настоянию Петра, вызвала большой интерес и серьезное волнение — немало женщин оплакивало красоту и молодость осужденных, когда помощники палача под унылый грохот барабанов вели их к месту экзекуции, — но Петр пользовался в Страмбе глубокой симпатией, авторитет его был неколебим, и люди легко убедили себя в том, что новый правитель отдает себе отчет в своих поступках и что в конце концов давно уже пора проучить слишком высокомерных перуджанцев.

Два дня спустя Большой магистрат Перуджи прислал Большому магистрату герцогства Страмбского длинный, страстный протест, где обвинял Страмбу вообще и нынешнего ее правителя-узурпатора особенно в истреблении перуджанской молодежи. Несмотря на предупреждение подесты города Перуджи о том, что там строго-настрого запрещено вербовать солдат, нынешний узурпатор Страмбы, на самом деле — некий Пьетро Кукано, жулик и бродяга, забредший в Страмбу из еретической земли Богемии, ловкими маневрами и вероломными обещаниями, подобно сказочному крысолову, выманил из города упомянутый цвет молодежи в количестве шестидесяти подающих надежды юнцов. Правда, большинство из них вскоре разгадали подлые замыслы Пьетро Кукано и воротились в родной город, но шестнадцать человек остались у него на службе, и когда с помощью обманутых им юношей — причем многие из этих несчастных поплатились жизнью — он достиг своей узурпаторской цели, то приказал казнить оставшихся в живых, соблазненных им несчастных мальчиков без всяких оснований и повода. Этот инцидент по своей жестокой бессмысленности в корне противоречит исторически сложившимся отношениям итальянских государств и городов; с тех пор как существует Италия, никогда еще не было допущено ничего столь чудовищно жестокого и преступного, к небу вопиющего, ниспровергающего самые основы гуманности и богопротивного. Тем не менее власти Перуджи, отчетливо сознавая, что не все граждане герцогства Страмбского несут ответственность за случившееся, а, напротив, все честные люди Страмбы тяготятся узурпаторским правлением негодяя, завладевшего страмбским троном, продолжая традиции великодушия, благородства и терпимости, украшавшие историю Перуджи, твердо уверены, что вышеупомянутый изверг вскоре будет смещен со своего, не по праву добытого поста, который он использует столь бесстыдно; поэтому они готовы посмотреть сквозь пальцы на перенесенную трагедию и удовлетвориться возмещением причиненного Перудже убытка в размере двух тысяч скудо за каждую погубленную молодую жизнь, что в общей сумме составляет, следовательно, тридцать две тысячи скудо, которые должны быть выплачены единовременно и без промедлений.