У кладезя бездны. Часть 1 - [90]

Восьмого августа Папа Римский, бывший Архиепископ Краковский выступает с обращением к христианам Италии, а так же молится в соборе Святого Павла за гражданский мир и прекращение кровавого насилия. Папу окружают крепкие молодые люди нордического вида, они тоже молятся — как умеют. Получается плохо. Обращение транслируется на всю Италию посредством самолетов — ретрансляторов Люфтваффе, висящих над страной — нормальные каналы связи разрушены, телевидение ничего не показывает.

Двадцать первого августа восьмидесятого года — в страну возвращается Король. Первым своим указом — он закрепляет за войсками рейхсвера право оставаться в Италии столько, сколько они захотят — своим войскам и своим подданным Король больше не доверяет. Вторым — он объявляет амнистию за преступления, совершенные по первое августа восьмидесятого года. Большей частью — эта амнистия касается тех, кто стрелял в студентов: сами студенты погибли в боях или расстреляны. О стране катится вал террора Красных Бригад — утихнет он очень и очень нескоро. Легитимность власти нарушена. Посол Его Величества Кайзера Германского Рейха в приватной беседе объясняет Королю, что рейсхсвер не будет делать за него его работу, и ему следует учиться самому наводить порядок. Король согласно кивает — с этих кровавых дней в нем поселяется страх, который он не изживет уже никогда…

Принц Эммануил, четырнадцатилетний подросток был в Риме, когда начался кровавый мятеж восьмидесятого. Четырнадцатилетний подросток, который еще воспринимает мир как ребенок — и в то же время способен делать совсем не детские выводы. Случившееся — нанесло ему тяжелую психологическую травму, которая будет с ним всю жизнь. Он помнил забаррикадированные коридоры дворца и зашторенные наглухо окна — с тех пор у него была клаустрофобия, ни в одном помещении дворца не было штор, только легкий, ручной работы тюль. Он помнил, как несвязно бормотал католические молитвы отец, когда они сидели, наглухо запершись во дворце под охраной немногих оставшихся верными карабинеров, и как они бежали в Милан, отец скрывал лицо, чтобы не узнали и тоже бормотал молитвы… господи, они бежали в фургончике, который использовался для поездок за продуктами для дворца. С тех пор — Виктор Эммануил V почти не ходил к службе, он терпеть не мог бормотания католических молитв. Он помнил страх, какой они испытывали перед народом, перед народом, которым они должны были править — с тех пор, король очень редко появлялся на людях, заслужив репутацию затворника, совсем не ту, которую пристало иметь в шумной Италии. Виктор Эммануил V не уважал своего отца — подсознательно, он считал его предателем за то, что тот бежал из страны, а потом — приветствовал появление на итальянских землях потомков готских варваров, разграбивших и сровнявших с землей древний Рим. Он боялся террористов — а те были опасны до середины девяностых, именно поэтому отец отправил его из страны, чтобы с ним не могло приключиться ничего плохого и в случае если террористам удастся добиться своего — чтобы был кто-то, кто примет Престол. Вообще, Виктор Эммануил V был совсем не тем монархом, которого пристало бы иметь Италии, только сейчас оправившейся от травм того времени, только сейчас начавшей забывать, кто и кого тогда убил в поисках правды — но, увы, выбора у Италии не было. У Виктора Эммануила V — тоже.

И сейчас — лежа на свежайших хлопковых простынях в одной из спален Палаццо до Квиринале, резиденции итальянских монархов, король, уже окончательно проснувшийся — молча и напряженно размышлял.

Он понимал, что его шансы умереть в постели невелики после того, что он сделал. Но он это сделал — и втайне гордился этим…

Впервые за долгое время — у Итальянского Королевства было стабильное правительство, оно существовало уже три с лишним года. Возглавлял его Джанни Алтьери, финансист и телемагнат, чрезвычайно хитрый и изворотливый тип. Он был падок на женщин, все его женщины годились ему во внучки, жена ушла от него, публично обвинив в педофилии — и все эти перипетии, смакующиеся на страницах итальянских газет, заслоняли намного более серьезные вещи, которые им удалось сделать.

Впервые за долгое время — произошел качественный сдвиг в итальянском Сомали. Мятежный генерал колониальной армии Мухаммед Фарах Айдид был публично прощен — без переговоров, просто прощен, после чего его пригласили к принятию власти в Могадишо. Рассчитано все было чрезвычайно хитро — Айдид, принимая власть, становился врагом для всех своих бывших соратников. Приглашение во власть касалось лишь его одного и он, как истинный африканец даже не подумал поделиться властью с кем-то еще: в Африке к власти приходят не за тем, чтобы ею делиться или уступать ее кому-то. В итоге — в конце переговоров не итальянское правительство умоляло Айдида — а Айдид умолял итальянское правительство оставить колониальные части в крупных городах Сомали, сохранить колониальную лиру и конвертируемость валюты в нормальную лиру, принять меры к тому, чтобы немногие белые, еще остающиеся в стране не уезжали. Ставка оказалась правильной — боевики отрядов хабр-гадир стали «законным вооруженным формированием» и принялись уничтожать боевые отряды других племен не хуже, чем итальянские колониалисты. Даже страшнее — потому что в традициях африканского континента победа над врагом влекла уничтожение всех его мужчин, угон в рабство всех его женщин, захват скота и всего ценного, что только найдется. Итальянцы, по крайней мере, стреляли только в тех, кто стреляет в них — а генерал Айдид проводил политику тотального уничтожения противостоящих ему кланов — его люди делали так, чтобы эти кланы уже никогда не смогли возродиться…