У истоков Золотой реки - [9]

Наутро оказалось, что положение гораздо хуже, чем можно было предположить. Снега выпало много, и он продолжал густо сыпать, скрыв плотной завесой окружающие горы и придавив кусты на берегу ручья. Как и ночью, ветра не было, но еще заметнее потеплело. Снежинки набухли и тяжело опускались на мокрую землю, облепив палатки и все их оттяжки. У лагеря, поеживаясь, теснились мокрые и голодные лошади.

— Плохой дело будет, — сказал Макар. — Шибко плохой. Лошади трава нету. Голодный далеко ходить нельзя.

Цареградский встревожился: ему показалось, что проводник желает возвращения.

— Нет, нет, Макар, давай поспешим дальше! Может, снег через день-два растает. Иначе реки замерзнут, и мы опоздаем к сплаву, — уговаривал он Медова.

Проводник нехотя начал заседлывать свою лошадь. Все бросились к вьюкам. Но, увы, пройдя еще день и приблизившись к перевалу, они убедились, что снежный покров с каждым километром становится все более тяжелым. Лошади с трудом пробивали путь в рыхлой толще мокрого снега, под которым скрывалась трава. Лошадям грозил голод.

— Стой! — вдруг крикнул Медов. — Дальше не идем, кони пропадут! Ждать надо!

— Чего ждать?! — возмутился Цареградский. — Нельзя терять ни одного дня! Зима пришла! Мы и так уже ждали все лето!

— Куда пойдешь? — невозмутимо промолвил проводник. — Снег много, трава нету, овес нету. Коли лошади помирай, как пойдешь? Сами пропадем, Среднекан не придем!

Было ясно, что Медов прежде всего боится погубить лошадей, за целость которых он поручился перед хозяевами своим добрым именем, а может быть, и имуществом. Но он, несомненно, был прав а по существу. Успех экспедиции во многом зависит от лошадей. Есть они — люди не привязаны к месту, не отрезаны от мира, сами распоряжаются своей судьбой. Нет их — путники теряются в бесконечной сибирской тайге, как в океане. Сотни, а то и тысячи километров гор и тайги полны не меньших опасностей, чем океанские просторы.

Через такой глубокий, а главное, рыхлый и мокрый снег им действительно не пробиться. Цареградский чуть не плакал от досады. Но здравый смысл и ясное понимание границ возможного, которое немало способствовало его дальнейшим жизненным успехам, взяли свое, и Медову недолго пришлось уговаривать своих спутников вернуться в Олу. Раз уж они опоздали с летней дорогой, нужно ждать зимнего пути.

— Зима будет, снег боись не надо, — говорил проводник. — Вода нет, олени хорошо пойдут, люди легко будет!

В этот день повернувший к морю отряд раньше обычного остановился на ночлег. Спустившись с Эликчанской водораздельной равнины в узкое ущелье, где их меньше тревожил свирепый ветер, они разбили лагерь. Под палатку пришлось расчистить место в снегу. Из-под снега откапывали и дрова для печек. Вскоре в палатке, где они все собирались для еды, стало тепло, и проголодавшиеся люди принялись за наскоро приготовленный ужин. Все молчали, подавленные неудачей. Уже за чаем Бертин промолвил:

— А что, Валентин Александрович, не остаться ли мне здесь с Майоровым до вашего возвращения по зимнему пути? Что нам делать сейчас в Оле? Решительно нечего! А здесь мы хоть пользу принесем: пока не замерзнут реки, опробуем все прилегающие долины и походим с геологической съемкой по окрестностям. Палатку поставим поосновательнее, на сруб. Продовольствия хватит. Дождемся вашего возвращения, и уже все вместе тронемся к Среднекану!

«В самом деле, — подумал Цареградский, — почему бы Эрнесту Петровичу и не остаться для шлихового опробования верховьев Олы? Пока я буду налаживать зимний транспорт и возиться с отправкой грузов и рабочих, прораб сможет сделать много полезного!»

Он согласился и сказал, что оставит не только промывальщика, но и рабочего: все же втроем в горах будет безопаснее. Обсудив некоторые подробности дальнейших планов и условившись о сроках встречи, они разошлись спать.

Несмотря на то что идти по однажды пройденной дороге всегда легче, это возвращение в Олу было ужасным.

Прежде всего работа, которая до сих пор распределялась между пятью человеками, теперь свалилась на двоих. Кроме того, еще ухудшилась погода. С моря вверх по долине неслись свирепые шквалы. Мокрый снег залеплял глаза связанным в цепочку лошадям. Они ежеминутно спотыкались, тянули друг друга и часто падали. Обледеневшие, мокрые рукавицы были лишь помехой, и два измученных человека все делали голыми руками: поднимали и перевьючивали лошадей, расчищали от снега площадку для палатки, раскидывали ночной лагерь и сыпали на ожелезневший от воды и мороза брезент быстро таявшую порцию овса.

Через три дня после эликчанского отступления Цареградский и Медов возвратились в Олу. Оба были еле живы от усталости и перенесенных невзгод.

Как неуютно было в тот день на побережье! Дул пронзительный, холодный штормовой ветер. С моря, которое кипело и взрывалось у скал бурунами, доносился то ровный, то грохающий гул прибоя. Прижавшееся к земле село казалось совсем маленьким и безнадежно-серым. Из кирпичных и деревянных труб вырывались и клочьями стелились над землей светлые дымки. Все было завалено мокрым снегом. Бесчисленные собаки запрятались куда-то и не встретили, как обычно, дружным лаем втягивающийся в село караван лошадей.