У фонтанов желания - [25]

И вот мое решение: никогда не отрекаться от себя самого. Быть верным самому себе, даже если ради этого придется пойти на крайности. (Какой мне будет прок на смертном ложе, если я превращу себя в подделку?) Никогда не пугаться себя самого.

На клумбах сада, который я вскоре покину, долгое время цвели красные гвоздики. Самыми темными ночами, когда деревья, лужайки, даже аллеи превращались в сплошную черноту, от гвоздик исходил слабый свет. И сейчас, проведя двадцать лет в этом доме, я различаю в прошлом лишь разрозненные, мимолетные часы, гвоздики моей жизни. Пусть изгладятся из моей памяти другие часы, те, что предшествовали им, как стирают ненужные штрихи, когда рисунок закончен. Иначе они незаконно присвоили бы себе жизнь, которой подобает быть запечатленной лишь в утонченном произведении искусства.

Ну ладно, чего же я хочу?

Обладать теми, кто мне нравится, и чтобы вокруг нас царили покой и поэзия.

И отмежеваться от всего остального.

Поэзия, ее очарование, мятежное или кроткое, и привязанность к любимому существу: вот единственные в мире вещи, которые нельзя счесть пустяком. После стольких лет аскетизма фараон решил, наконец, предаться изнеженности. Ястреб распростер крыла и парит неподвижно. Поспешим в погоню за «излишествами и забавами», за которые приходится платить такую огромную, но все же отнюдь не чрезмерную цену! Пусть другие плетут интриги, ввязываются в склоки, придумывают себе заботы: я не оспариваю их достоинств. Но для себя я решил: ни в чем не буду себе прекословить и, не признавая никаких обязательств, полностью отдамся моим желаниям и поэзии. Какое неуемное желание быть счастливым, стать еще счастливее, и (поскольку в это самое мгновение после долгих пасмурных дней наконец-то проглянуло солнце) какой властный наказ самому себе, словно пущенная из лука стрела, какая решимость убить себя наслаждением!

Нейи, 1924

II. Скука в Аранхуэсе (1925)

Антонио Маричалару

В результате послевоенной денежной реформы в Испании всего за каких- то восемьдесят пять франков можно купить «Бедекер». Но я заранее успел прочесть в своем путеводителе сведения, оказавшиеся для меня просто кладом.

Я говорю о фонтанах в Ла Гранхе: их соорудили для одного из тех королей, которые с расстояния в несколько столетий почти неотличимы друг от друга, и которые, как кажется, все без исключения страдали ипохондрией. Глядя на фонтаны, король изрек: «Они обошлись мне в три миллиона, а забавляли меня три минуты».

В испанских храмах есть капеллы, которые открываются лишь на один час за весь день. Целый час! Для моих целей это даже слишком много; чтобы наполнить день святостью, хватит одной минуты. Сегодня, когда я вижу во множестве неподдельные чудеса красоты и величия, и они оставляют меня равнодушным, — бывает, что ключи подходят к одним дверям и не подходят к другим, — зевок скучающего короля Филиппа V наполняет меня ликованием: ему вторят тысячи зевков в моем собственном прошлом. Прочитав описание Ла Гранхи, я рассудил, что этот дворец мало чем примечателен, если не считать истории с королевским зевком. Однако я отправился бы туда уже на следующий день, но мой гид предложил посетить другое место, где я могу обогатиться такими же впечатлениями, зато ехать туда не так далеко. А поскольку я смотрю на подобные экскурсии как на повинность, которую приходится отбывать, то стараюсь тратить на это поменьше времени.

Я читал, что в Аранхуэсе, перед фасадом замка Каса дель Лабрадор, есть фонтаны с тремя аллегорическими фигурами, изображающими Голод, Жажду и Вожделение. Это фонтаны Желания. Мне необходимо совершить паломничество к этим трем божествам и молить, чтобы они вновь наполнили своим присутствием мою жизнь.

* * *

В четырнадцать лет я посещал музеи лишь с одной целью: увидеть обнаженные фигуры, которые помогли бы мне представить еще неведомые ощущения. Думаю, такой несколько утилитарный подход на самом деле присущ всем нам. История волнует нас лишь в той мере, в какой мы можем вдохновляться ею, воспроизводить в нашей собственной жизни незабываемые моменты, пережитые людьми в былые эпохи. Природа и искусство вызывают у нас настоящий, живой интерес лишь тогда, когда они служат декорацией для наших удовольствий. Поэтому-то красоты окружающего мира теряют свою власть над нами, как только удовольствия перестают манить нас с прежней силой. Лишите мир плотского желания: солнце спрячется за облака, и я задрожу от холода. Сколь многое вокруг когда-то говорило с нами, а теперь почти совсем умолкло! Когда-то профиль фараона на древнем камне, экзотическое название «Чандранагар»[17] уносили меня к чуждым цивилизациям, призывали собирать цветы на тамошних лугах. А если я уже собрал все эти цветы? Сегодня я могу сколько угодно произносить «Чандранагар» и даже твердить себе, что добраться туда совсем нетрудно, стоит лишь завтра сесть на пароход, но я знаю: там не найти ничего такого, что не было бы мне, в сущности, уже давно знакомо. Думаю, великие путешественники — это люди с небогатым душевным багажом.

Пусть я видел не все, далеко не все, — я уже знаю наперечет, что именно мне еще хотелось бы увидеть. (Добавлю: страстно хотелось бы. Впрочем, у меня все то, в чем не присутствует страсть, окрашено скукой, а все то, в чем не присутствует удовольствие, причиняет мне досаду; равным образом, все, что я не люблю, вызывает у меня что-то вроде ненависти; и эта ненависть почти так же сладостна, как любовь).