У Финского залива - [12]

Морю приобщая острова;

Затопляя площади и стогны,

Бунтом отвечая на бунты,

Кинулась на красную столицу

С дикой песнью гневной красоты.

Улицы в потоки обратила;

Барки, пристани к стенам дворцов

Прибивает и, размыты зыбью,

Всплыли шестигранники торцов…

Вихрь срывает крыши и корчует

Клены, липы и дубы в садах;

Стон, проклятья, ужас несказанный

Тонущих в подвалах, на дворах…

Но как встарь, водою окруженный,

Бронзовый седок на скакуне,

От годов уже позеленелый,

Весь обрызган, держит речь к волне:

«Ты бушуй, красавица-царица.

Гневом обуянная Нева,

Покарай потомков ошалелых!

Ты в отмщении своем права

Осквернили детище Петрово

Переименован в Ленинград

Чудный город, плод мечты высокой;

Парадиз мой обратили в ад.

Обесчестили мою Россию».

Молвил Марс Полтавы, потрясен,

«И тряпьем кровавым заменили

Славу ныне попранных знамен.

Родины предатели пируют.

Г.П.У. справляет шабаш свой

В величавых стенах Питербурха

Над широкой царственной Невой.

Ужас Г.П.У. на Русь наводит…

Обезумел грешный мой народ.

Видя Божий гнев в твоем кипеньи,

Пусть опомнится, в себя придет»…

Долго так с разнузданной стихией

Венценосный плотник говорил,

Между тем как вал, сребряся пеной,

О гранитное подножье бил.

Но, великой жалости исполнен

К жителям, постигнутым бедой,

Взбаламученную бурей реку

Царь унял горячею мольбой…

Приутих свирепствовавший ветер,

И, виновница несчетных бед,

Зыбь отхлынула, оставив за собою

Буйного хозяйничанья след…

1928. Финляндия

Неоглосса

Ах, закрой мне навек эти вежды!

Трудно в хрупкой и душной плоти…

Или дай вихревые надежды

Этот мир до основ потрясти!

Из «Песен души»

Трудно жить в этой пропасти мрачной

Меж жестоких и гордых людей.

Я, с широкой мечтою прозрачной,

Не сношу тяготы их цепей.

В ясной области Духа невежды

К Красоте преграждают пути.

Нелегко мне святыню спасти…

Ах, закрой мне навек эти вежды!

Отравляют глубины души.

Яркий свет маяков застилают;

И мечты, что возникли в тиши,

Ледяною вьюгой угашают.

Все же крест свой я должен нести,

Не роптать на судьбину крутую.

Но, хоть цель я провижу благую,

Трудно в хрупкой и душной плоти…

Трудно в хрупкой и душной плоти…

Надели меня мощью духовной,

Чтоб я в бурной борьбе не ослаб, —

Ты, Единственный, Дух безгреховный.

Бог Отец, перед кем я не раб, —

Облачивший в плотские одежды

Наше вольное вечное я,

Погрузи меня в тьму забытья,

Или дай вихревые надежды!

Не вотще я был призван Тобой

К Светозарству расчистить дорогу,

Обративши грозой немирской

Всех несчастных и ропщущих — к Богу.

Дай себя мне, как прежде, найти!

Я сошел в низину грехопада,

Чтоб во имя Грядущего Града.

Этот мир до основ потрясти!

24 июля, 1928 г.

ИЗ ЖУРНАЛОВ И АНТОЛОГИЙ

Убежавшему зайцу

Серый заяц сел на дороге,

Но по хворосту хруст услыхал;

Что есть мочи грызун быстроногий

Вдоль по вереску в лес ускакал.

Напугал я тебя, длинноухий,

Но ведь я не охотник-злодей.

Мне милы и зеленые мухи,

И несущий иглу муравей.

Осы черные в желтых полосках,

С их висящим коконом-гнездом,

И пчела на кукушкиных слезках,

Вся в меду и в плаще золотом.

Все мне дорого, серый, в природе:

И проросший овес молодой,

И капустный кочан в огороде,

До чего ты охотник большой.

Самый запах земли мне приятен,

Желтопенные волны лугов,

Лес в сиянии солнечных пятен —

Все люблю, все прославить готов.

«Русская мысль». 1915, № 12.

Завируха

Елей серебрящихся наметы

Стали и грузнее и пышней.

Вновь курят глубокие суметы.

Стружит снег вьюга среди полей.

Снова заметь свищет и гуляет,

И следы полозьев занесло.

Сечень-белоризец окунает

В звездную крестильницу село.

Сам охоч до пляски, пряток, жмурок, —

Над парчей змеящейся куры, —

Полумесяц из-за мглы, что турок,

Смотрит на забаву детворы;

Смутно видит сквозь фату метели

Отраженный в стеклах блеск свечей,

Мишурой мерцающие ели,

Тут и там гадающих людей.

Смотрит и Медведица Большая,

Из-за туч взглянувши невзначай,

Как скорлупка, в чаше проплывая,

Вдруг огнем зажжет бумажки край.

И глазеют ведьмы заметухи

В окна из-за снеговых холмов,

Как на картах ворожат старухи

И сулят «дорогу», «женихов»,

«Письма», «хлопоты» и «дом казенный»;

Видят, тени воска на стене

Г роб иль челн выводят плоскодонный,

Трубача на вороном коне…

Вновь разъяснило. Глядят Стожары,

Как мелькает в пляске молодежь,

Как, подпав под хмелевые чары,

Краснорожий бесится кутеж…

Утихает ветер. Чуть кружится

Снег вокруг сугробов на полях,

Стар и млад, усталый, спать ложится.

Меркнет Утренница в небесах.

«Якорь», 1936

Рондель

Вертящихся листов балет,

Мне мил размер твой прихотливый:

Дождь хлещет ли из туч тоскливый,

Сияет ли на небе свет.

Люблю, задумчивый поэт,

Твой пляс бездумный и игривый,

Вертящихся листов балет.

Мне мил размер твой прихотливый,

Когда ветров осенних бред

Гудит в дубраве сиротливой.

Нарядный вихрь твой шаловливый

Отраден и на склоне лет,

Вертящихся листов балет.

1942. Русская Мысль (Париж) № 3676 (5. 6. 1987) Литературное приложение № 3/4

Нюландский сонет

О, Гельсингфорс, излюбленный ветрами,

Ты мало, горделивец, мне знаком.

По стогнам я твоим бродил пешком.

Но ты с двумя своими языками

Не близок мне; стеной они меж нами.

К твоей красе холодной не влеком,

Незваным и ненужным чудаком

С тебе чужими мыслями, мечтами

Себя я чувствовал; хоть скал гранит

Здесь, там в столице и меня бывало

Пленял, но ныне больше не манит