У черты - [23]

Аркадий остановился. Ему явно не хватало воздуха. Пальцы его по-прежнему были белы.

– Вы это не видели, как радовался отец, а я видел. И потому я не верю, чтобы человек, который так хотел своей стране богатства, расцвета, могущества, мог одновременно вредить, подрывать это могущество, которое строил своими же руками, отдавая все свои силы до капли…

– Так любой про своих родичей может сказать, – не верю, и точка. И выйдет, вроде бы врагов вовсе нет. А кто же тогда Кирова убил? Кто Горького? Кто на Сталина покушения замышлял? Кто поезда под откос сбрасывал, котлы на заводах взрывал? – громко выкрикнул чей-то голос позади Антона.

– Да, да, кто? – поддержал еще один голос. – Вот на той стройке, где отец Карасева начальствовал, крупнейшая авария, была, люди погибли. Само по себе, что ли, случилось? Энкавэдэ быстро нашло, кто подстроил. Чего же сомневаться, не верить? Можно, выходит, и так: и строить, и рушить. И лечить, и убивать. Как Горького.

– Вредители – они ушлые, притворяться умеют. Они кем хочешь прикинутся. Зиновьев, Каменев – сколько они в партии находились? Бок о бок с Лениным. А на самом деле кем оказались?

– А Бухарин? Его Ленин любимцем партии называл. Хорош любимец! Даже самого Ленина обмануть смог!

В рядах нарастал разноголосый шум. Сидящие, отвлекшись от хода собрания, переговаривались, между собой, спорили:

– На химическом заводе тоже был взрыв, и тоже людей поубивало. Так половину вредителями считают. Разве так вредят – чтоб и самих себя? У них же у всех семьи, дети…

– Просто так вышло, не совсем рассчитали.

– Тихо! – прикрикнул Корчагин. – Карасев еще не закончил.

Аркадий, похоже, готовился сказать самое главное, самое для него трудное.

– Мнение мое об отце остается прежним, каким оно всегда у меня было. Ничего другого я о нем не знаю, кроме того, что сейчас рассказал. Узнаю другое – с полными доказательствами, поверю, что это правда – тогда и решу, как мне об отце думать. А пока отец для меня – отец. Каким всегда был. Человек, которого я по-прежнему люблю и глубоко уважаю.

Лицо Корчагина помрачнело. Но он нисколько не растерялся. Похоже, заключительные слова Аркадия он ждал, был к ним готов и знал, как действовать дальше.

Но тут поднялся Наум Левин. Таким Антон его еще не видел и не предполагал, что он, всегда деликатный, мягкий, стеснительно-уступчивый, может таким быть: лицо изменившееся, решительное, даже злое, поперек лба складка. Ткнув пальцем в перемычку роговых очков, подвинув их на верх переносицы, он сказал тоном, исключающим возражения:

– По праву председательствующего и секретаря организации, которая меня избрала на этот пост, за которую отвечаю, даю себе слово!

Вот это, похоже, для Корчагина было неожиданностью. К такому поступку Левина он был совсем не готов.

Очки поползли по носу Наума вниз, он пальцем нервно вернул их на место.

– Вы все слышали, как определил свою позицию Аркадий Карасев. Ясно и просто. И совершенно правильно юридически. Ему нужны доказательства вины, враждебной деятельности его отца. Тогда он и примет решение в соответствии со своей совестью советского человека и комсомольским долгом. Я считаю его позицию правильной, целиком и полностью ее разделяю. Он не обеляет своего отца и не защищает его. Он только говорит, что знает об отце то, что знает, что знал о нем раньше, и ничего иного. Арест – еще не доказательство. Арест может быть и ошибкой. Юридическая практика всего мира знает великое множество подобных случаев. Даже на казнь отправляли а спустя время выяснялось, что казнен невиновный. Имя великого французского писателя Золя вам всем известно. Он вмешался в судебный процесс над офицером французской армии Дрейфусом, его обвиняли в измене, шпионаже, называли врагом Франции. Против Дрейфуса были выставлены горы материалов, масса свидетельских показаний, обвинителем выступал сам Генеральный штаб. Дрейфусу вынесли приговор: пожизненная каторга. А Золя блестяще доказал, что все обвинения – ложь, злобная фальсификация. И Дрейфус был спасен! Вот на каком уровне происходила ошибка: самые лучшие, опытнейшие юристы, высший военный суд Франции…

– Товарищ уважаемый секретарь, ну к чему эта лекция, зачем нам какой-то Дрейфус, Золя, Франция… Всем известно, что ты начитанный человек. Станешь профессором, вот тогда и говори про все это своим студентам. Только уводишь всех от дела… – Голос прозвучал из задних рядов, которые, в основном, заполняли «чужаки».

– Не увожу, наоборот, хочу приблизить всех вплотную, – гневно ответил Наум, снова поправляя непослушные очки. – Знание мировой истории еще никому не помешало здраво судить и поступать в конкретных жизненных делах. Хочу, чтоб вы все именно так сейчас поступили. Предлагаю: ничего сейчас в отношении Аркадия Карасева не предпринимать, оставить его дело открытым до появления новых обстоятельств, нужных Аркадию. Нам, организации, они тоже нужны. Для полной уверенности в своей позиции, в том решении, которое будет принято.

Корчагин еще при последних словах Наума стал несогласно мотать головой. Резко взмахнул рукой, останавливая Наума. Но его коротенькая речь послужила как бы сигналом для комсомольцев десятого «А». Один за другим, не прося разрешения, они стали выбегать к столу и, торопливо глотая слова и фразы, выкрикивать примерно то же самое, что сказал Наум: ничего антикомсомольского Аркадий не совершил и не совершает. Он только хочет соблюдения юридических правил, доказательности!