У черноморских твердынь. Отдельная Приморская армия в обороне Одессы и Севастополя - [43]

…Мы поклялись втомстить за гибель Пискунова и начали расчет с врагом за него на следующий же день. Девятка истребителей, которую вел командир полка, перехватила в воздухе двадцать фашистских бомбардировщиков, летевших к Одессе. Гитлеровцы не выдержали нашего натиска и повернули обратно. Но ушла лишь половина. Девять бомбардировщиков стали чадящими кострами на земле. Два из них сбил майор Шестаков.

Одесса уже была осажденным городом. Чтобы дать представление о том, какого напряжения достигали в августе воздушные бои, расскажу немного подробнее об одной жаркой схватке.

23 августа восемь И-16 — их вели командир четвертой эскадрильи капитан Елохин, ее комиссар старший политрук Куница, летчики Королев, Маланов, Алелюхин, Засалкин, Твеленев и я — штурмовали фашистские войска в районе Раздельной. Мы уже сделали один заход, когда появилось одиннадцать фашистских истребителей. Завязался воздушный бой, длившийся 25 минут. Он памятен мне как суровое испытание.

В самом начале сбили по «мессеру» Елохин и Куница. Но прилетели еще шесть «мессершмиттов»… Фашисты наваливались со всех сторон. А мы, стараясь изматывать их на виражах, а иногда и на вертикалях, прикрывая друг друга огнем, упорно оттягивали бой к своей территории.

За моим самолетом увязались сразу три Me-109. Уловив момент, когда они приблизились к дистанции действительного огня, я убрал газ и сделал замедленную бочку. Немцы, не успев отреагировать на мой маневр, проскочили мимо, так и не открыв прицельного огня. Тут я увидел, что два других «мессершмитта» атакуют Маланова. Но на выручку уже пошел Иван Королев. Одного «мессера» он сбил, другой поспешил отвернуть.

Теперь опасность нависла над Иваном Засалкиным — два фашистских самолета зашли в хвост его машине; Заметив их, он резко взял на себя ручку и непроизвольно ввел «ястребок» в штопор. «Мессеры» устремились за ним. Я был еще далеко, но чтобы хоть припугнуть фашистов, дал по ним очередь из всех огневых средств. Один отвернул, другой продолжал преследовать Засалкина. Я погнался за «мессершмиттом», дистанция быстро сокращалась. И все же я опоздал. Засалкин справился со штопором и выводил самолет из пикирования, но в этот момент попал под огонь врага… Минутой позже этот «мессершмитт» был мною сбит.

На выходе из атаки и я попал под огонь. Снаряд пробил бензобак, бензин потек прямо мне на ноги, кабина наполнилась удушливыми парами, стало нечем дышать. Пришлось выйти из боя и открыть фонарь. Я стал планировать в направлении своего аэродрома, каждую секунду ожидая, что кабину охватит пламя. Но пожар, казавшийся неминуемым, все же не возник — обошлось. Однако за моей подбитой машиной увязался фашистский летчик, прельстившийся возможностью легкой победы. И мне бы несдобровать, не выручи меня Алексей Алелюхин — он сбил этого фашиста.

В конце концов мы оказались там, где нас могли поддержать одесские зенитчики, и уцелевшим фашистским самолетам не оставалось ничего другого, как убраться восвояси.

В этом бою у противника был очень большой численный перевес, не говоря уж о том, что Ме-109 превосходили И-16 в скорости. Но победителями вышли мы. Семеро из восьми участников неравного поединка были впоследствии удостоены звания Героя Советского Союза (конечно, не за один этот бой).

Следующий день — 24 августа — был еще более напряженным. До полудня в нашей четвертой эскадрилье почти каждый летчик имел уже по три — пять вылетов. И только младший лейтенант Алексей Сидоров ни одного: у него не было в тот день самолета. Сидоров все ходил вокруг командира полка, упрашивая разрешить ему кого‑нибудь подменить.

— Сколько у вас было сегодня вылетов? — спросил майор Шестаков меня.

Я ответил, что пока пять.

— Если понадобится лететь еще, дайте самолет Сидорову, а сами отдохните.

Скоро потребовался срочный групповой вылет. Все, кого касалась команда, запустили моторы и пошли на взлет. Сидоров чуть–чуть задержался… А по аэродрому открыла огонь вражеская дальнобойная батарея, и снаряд попал в разбежавшийся уже самолет. Раненого Сидорова вытащили из горящей машины, которая тут же взорвалась. Спасти жизнь Алексея не удалось — он умер через несколько дней в госпитале.

Мы тяжело переживали этот обидный случай. Вспоминали, как молодой летчик всегда рвался в бой, как стремился ни в чем не отстать от других. Четвертая эскадрилья считалась в полку эскадрильей ночников — здесь все отлично владели навыками ночного полета, что очень пригодилось в осажденной Одессе. Один Сидоров не был пока допущен к ночным полетам. Командир полка, относившийся к этому строго, собирался сам его проверить. А однажды ночью должен был вылететь по тревоге лейтенант Ратников, но на его машине почему-то не запустился мотор. Сидоров, находившийся поблизости, мгновенно вскочил в другой самолет и взлетел вместо Ратиикова. После того как появившиеся над городом бомбардировщики были отогнаны, он отлично произвел посадку. Майор Шестаков сперва поругал Сидорова, а затем поздравил с успешным ночным вылетом. Это было за несколько дней до гибели летчика…

В полку все больше значили каждый летчик и каждая боевая машина. Даже при предельной нагрузке мы часто оказывались не в состоянии одновременно обеспечить и сопровождение бомбардировщиков, и разведку, и прикрытие города и порта, и штурмовку вражеских войск по заявкам стрелковых дивизий.