У черноморских твердынь. Отдельная Приморская армия в обороне Одессы и Севастополя - [38]

Новым командиром 161–го полка (четвертым с начала войны), которого я также представил командованию района, был Александр Григорьевич Капитохин, призванный из запаса. Он —участник гражданской войны, орденоносец, но за долгую работу в Главсевморпути отвык от армии, кое в чем отстал. Я понимал, как трудно ему командовать полком после огромного перерыва, однако на то, что пришлют кадрового полковника, в Одессе рассчитывать не приходилось.

Полевая почта порадовала письмом от Сереброва, Соколова, Бойко и других наших раненых товарищей. Они уже в тыловом госпитале, в Сталинграде, который из осажденной Одессы казался невероятно далеким. Но наши друзья и там жили делами дивизии — желая нам боевого успеха и передавая множество приветов, они писали, что с нетерпением ждут возвращения в строй. Недолго мы провоевали вместе, но тех, кто пережил августовские бои, память о них связала накрепко. И я вновь и вновь говорил себе: наверное, потому и удалось тогда выстоять, что полками командовали такие люди, как Серебров и Соколов, что бойцов воодушевляли такие герои–политработники, как Бойко…

Не успел порадоваться за выздоравливающих соратников — пришла печальная новость. Начсандив до–дожил, что в Одессе скончался раненный в конце августа старший лейтенант Долгий, бесстрашный командир тринадцатого разведбатальона.

Когда я принял дивизию, было в этом батальоне человек полтораста, потом стало гораздо меньше. Всем приходилось тяжело, но им — часто тяжелее других. А Долгого я, кажется, никогда не видел не раненным — то хромает, то на перевязи рука… И вот окончил свой путь этот героический труженик войны.

Приказываю начальнику штаба ночью снять разведбатальон с передовой и отправить на машинах в город. Пусть бойцы отдадут последний долг своему командиру.

Вскоре едем в Одессу и мы с комиссаром — вызвали на заседание Военного совета армии. От Холодной Балки до города всего километров пятнадцать, но я еще не был в Одессе с тех пор, как принял дивизию. Едва выехав, попадаем под артиллерийский налет. Дорога изрыта воронками, которые очень трудно объезжать в кромешной тьме. В городе повсюду следы варварских бомбежек, мрачные развалины. На темных улицах — ни души.

Штаб армии помещался в подвалах бывшего шустовского коньячного завода. Здесь и заседал в ту ночь Военный совет, подводя итоги боев последних недель. Командарм Г. П. Софронов откровенно говорил о трудном положении с боеприпасами, с резервами для пополнения частей. Но упор делал на недостатки, устранение которых зависит от нас самих: плохо ведется разведка, не все возможное сделано для укрепления оборонительных рубежей, не всегда прикрываются стыки, чем и пользуется противник…

Общий тон заседания — строгий, суровый, как сурова окружающая нас обстановка. Но сквозь все это проступает неуловимо передающееся от одного к другому ожидание событий, которые — всем хочется в это верить — должны изменить положение под Одессой к лучшему. Недаром сюда переброшено морем целое соединение— 157–я стрелковая дивизия. Как и где использует ее командование района? Хорошо, если бы усилили наш Западный сектор. Тогда можно было бы не только увереннее удерживать свои позиции, но и оттеснить врага подальше от города.

Но для контрудара был избран Восточный сектор. Кроме 157–й, в нем приняла участие 421–я дивизия, сформированная в Одессе.

Мы в Западном секторе официально ничего не знали о готовящейся операции. Но кое–какие признаки этой подготовки поддерживали в нас предчувствие приближающихся значительных событий. И я не удивился, а только очень обрадовался, когда утром 22 сентября полковник Николай Иванович Крылов позвонил из штаба армии:

— Началось! Наши пошли в атаку!

Тщательно подготовленный контрудар оправдал возлагавшиеся на него надежды. Враг, захваченный врасплох, понес очень большие потери и был отброшен на несколько километров, утратив важные позиции на подступах к Одессе. Огромное значение имело уже то, что фашисты лишались возможности держать порт и жилые кварталы под артиллерийским обстрелом.

Мне не пришлось в ближайшие после этого дни побывать в городе. Но о том, как воодушевило одесситов успешное контрнаступление, можно было судить и по приподнятому, прямо‑таки ликующему настроению рабочей делегации, которая вечером 25 сентября прибыла к нам в дивизию с подарками для бойцов.

Ночь выдалась не из спокойных, на передовой шла интенсивная перестрелка. Однако делегаты хотели обязательно сами вручить красноармейцам подарки на переднем крае. Распределившись по полкам и батальонам, они провели ночь в окопах с бойцами, рассказывали им, как живет и трудится, как помогает фронту героическая Одесса.

В составе делегации была пожилая работница трамвайного парка, и я записал, как ее зовут: Акулина Ивановна Кравченко. В траншее она по–матерински расцеловала встретившегося красноармейца. Оказалось, что это ее недавний товарищ по работе, тоже одесский трамвайщик.

К утру делегаты вернулись на КП дивизии. Когда мы фотографировались на память, у всех на глазах был сбит фашистский самолет–разведчик, рискнувший спуститься довольно низко. Через несколько минут мне доложили: самолет сбил пулеметчик 241–го полка красноармеец Кузменко. Назвав эту фамилию посланцам одесских рабочих, я подчеркнул, что пулемет, который сейчас так хорошо сработал, изготовлен в Одессе уже в дни вражеской осады.