У Белого Яра - [52]

— Славная ты моя, — говорила Ефросинья Корниловна, — тюрьма для тебя — лучшая школа жизни!.. А еще запомни, Наташа: это ничего, что наш город так далеко от столицы. Если ты сделаешь доброе дело для Родины, Ленин узнает о тебе в Москве...

К весне «допросы с пристрастием» участились. Однажды Наташу привели из контрразведки в мокром, застывшем на морозе платье. Женщины кинулись к ней на помощь, переодели в сухое, оттерли посиневшее тело. Обессилевшая Наташа сразу уснула.

Ночью у нее резко поднялась температура, начался бред. По ее отрывочным, бессвязным словам Пичугина догадалась, что́ с ней произошло. Наташу допрашивали в присутствии самого Колчака, остановившегося по пути на фронт в Кургане в доме Кузьминых. И на этот раз от нее не добились нужных показаний. Кузьминых, боясь навлечь на себя гнев «высокого» гостя, самолично руководил расправой: избитую Наташу вытащили во двор, привязали к колодезной веревке и с головой окунули в ледяную воду. Затем без пальто, в мокром платье, вели, через весь город, до тюрьмы.

Наташа заболела скоротечной чахоткой. В тяжелом состоянии ее перевели в тюремную больницу, в сырой и темный изолятор, оставив на попечение сиделки, невежественной и злой деревенской «повитухи». Наташа, метавшаяся в жару, часами лежала без всякого присмотра на жесткой больничной койке.

Она утратила ощущение времени, не помнила, когда ее принесли сюда: неделю, месяц? А, может быть, полгода? Явь и бред слились воедино...

Наташе мерещилось, что она идет знакомой улицей, по скрипучим ступенькам крыльца поднимается в бревенчатый дом с небольшим палисадником и створчатыми ставнями. Навстречу выходит та, которой нет ближе на всем свете. И слышит Наташа ласковый дрогнувший голос: «Это ты, дочка?». А за дверью светлой, жарко натопленной горенки раздается сонный голос младшей сестренки Таисьи: «Мама, кто это к нам?»... Наташа тянется к матери, хочет обнять, но кто-то больно ударяет ее по рукам. А потом удары обрушиваются на все тело. Она вскрикивает, хочет проснуться и никак не может разжать отяжелевшие веки... Глаза умирающей не увидели звериных лиц палачей — офицеров контрразведки, ворвавшихся в больничный изолятор, чтобы шомполами посчитаться с той, которая выдержала нечеловеческие пытки во имя спасения своих товарищей по борьбе.

Крепись, Наташа! Потерпи еще немного! Ты слышишь отдаленный гул орудий? Это — наши! Красные наступают. Они совсем близко, под самым Курганом! Разведка конных бойцов показалась уже на правом берегу Тобола. Там, среди лихих кавалеристов бригады Томина, Саша Громов, Цыганок. Они спешат к тебе на выручку.

Все плыло перед глазами, боль исчезла. И не койка качается под Наташей. Это сильные руки любимого укачивают ее и уносят, уносят куда-то. Это его голос шепчет над ухом: «Вот и очистили мы нашу землю! Легко теперь, хорошо... И мы вместе... вместе...». Шелестит в лицо нежный ветерок, ласкает щеки. И Наташа, улыбаясь, засыпает навсегда...

Исхудавшая, с прозрачной восковой кожей рука Наташи недвижно повисла с кровати. Но прекрасного лица ее, озаренного девичьей мечтой, не посмела коснуться даже смерть...

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ В ЛАГЕРЕ СМЕРТИ

Глухой осенней ночью из Кургана на восток отправился эшелон.

Другие эшелоны, уступая дорогу воинским составам, часами простаивали на запасных путях, а этот шел напроход. При въезде на станцию машинист притормаживал состав, на ходу принимал жезл и, дав прощальный свисток, быстро набирал скорость. И пока за семафором не исчезал хвостовой служебный вагон, на перроне продолжали стоять начальник станции и колчаковский военный комендант, встречавшие эшелон «особого назначения».

В теплушках — невообразимая теснота; в каждой с полсотни заключенных. Вконец ослабевшие люди терпеливо дожидались очереди на дощатые, прогибавшиеся под тяжестью тел нары. В нетопленых сырых вагонах невозможно было согреться: в щели тянули сквозняки.

Под мерный стук колес лежащие на нарах забылись тяжелым тревожным сном, а те, кто бодрствовал, коротали время за бесконечными разговорами.

В первой теплушке — курганцы: Андрей Пичугин, Кузьма Авдеев, Илья Корюкин, Семен Тишков. Спаянные давней дружбой, которая окрепла в тюрьме, они держались вместе, тесным кружком.

Эшелон остановился на маленькой степной станции. Только у трех теплушек, и то в разных концах состава, часовые открыли двери. Пока паровоз набирал воду, заключенным была разрешена короткая прогулка у вагонов. Но лишь немногие воспользовались этой возможностью: день был прохладный, ветреный, падали хлопья мокрого снега.

Андрей и Кузьма, имевшие теплую одежду, спустились на заснеженное станционное полотно размять затекшие ноги. Шагах в двадцати от них, на бровке дорожной насыпи, зябко ежился часовой.

Вдоль состава медленно двигался смазчик, пожилой чахоточного вида человек в поношенном ватнике. Наскоро осмотрев буксы соседнего вагона, он с явным намерением задержался у раскрытой теплушки. Лениво переговариваясь, Андрей и Кузьма, поравнявшись со склоненной фигурой железнодорожника, придержали шаг.

— Браток, не слыхал, куда нас везут? — тихо спросил Пичугин.