Тюряга - [2]

Когтистая лапа перенесла и опустила Леоне на каменный пол, освобождая плечо. Только сейчас Фрэнк заметил глубокую рану под ключицей, след когтя, держащего его, как на крюке, над свинцом. Но вид алой артериальной крови, стекающей по его груди из рваной раны, как ни странно, придал ему силы. Ведь это была еще живая кровь, не такая, как та, черная, твердая, спекшаяся. «Ты еще жив, Фрэнк», — сказал он самому себе, сжимая от боли зубы.

Мучитель поставил его на культи, обугленные обрубки ляжек. Ледяной пол лишь на секунду принес избавление, боль снова вонзилась, холод был так же ужасен, как и жар. Фрэнк стоял, опираясь руками о пол. Как будто он снова стал мальчиком, так близко были каменные плиты, он вспомнил дорогу к гаражу из дома в пригороде, сна была вымощена такими же вот плитами, такие же плиты были и в гараже автомастерской.

— Ну, Фрэнк, давай! — крикнул мучитель и сладострастно захохотал.

Леоне почувствовал обжигающий удар хлыста.

— Вперед, Леоне! Давай поставим новый мировой рекорд. Ну что же ты не двигаешься?

Второй удар хлыста заставил его инстинктивно приподнять руки, и, потеряв равновесие, он повалился на бок. Внезапно пол наклонился и Леоне заскользил к самому краю огненного бассейна.

— Куда же ты, Леоне?! — закричал Сатана. — Почему же ты не хочешь хоть немного побегать? Не торопись, еще успеешь согреться!

Когтистая лапа схватила его, когда смерть-избавительница, казалось, уже готова была принять его в свое расплавленное лоно и поглотить сразу и навсегда, целиком.

— Нет, Фрэнк, покончить жизнь самоубийством в аду не так-то просто. Но я обещаю тебе кайф быстрой смерти, если ты добежишь вон до той голубой ширмочки хотя бы за сорок секунд.

Он снова поставил его на каменные плиты. Еще одна рваная рана от когтя, теперь уже на спине, и ее даже нельзя увидеть, можно только почувствовать.

— Беги, Фрэнк! Я включаю секундомер.

Вперед, навстречу своей смерти, быть может, тогда, когда его тело будет сожжено дотла, ад перестанет существовать, и, бестелесный, он вырвется из этой преисподней и хрустальные поющие сферы встретят его измученную пытками душу, райские кущи, сады и дворцы, невиданные цветы и деревья, птицы, чьи песни развеивают печаль, бабочки порхающие над зеленой лужайкой, хороводы солнечных дев в газовых полупрозрачных шалях и среди них в дивном танце та, единственная, воплощение божественной красоты и божественного смысла, та, единственная, рождающая любовь и отвечающая любовью.

— Ну же, Фрэнк, прошло две секунды, и, пока я говорю, еще четыре, а ты все не двигаешься с места!

Фрэнк выбросил вперед руки и, опираясь на них, перекинул торс. Боль, словно током, ударила по культям отозвалась в животе. На мгновение он замер, поднимая взгляд на гигантскую зловещую фигуру, стоящую перед ним, ведь до сих пор он только слышал голос своего истязателя и ощущал боль, которую наносил острый безжалостный коготь. Кто же тот, кто издевается над ним и предает его медленной мучительной казни? Как бы ни был страшен этот лик, он, Фрэнк Леоне, найдет в себе силы и взглянет на это абсолютное зло, воплощенное для него пока лишь в человеческой речи и в нечеловеческой, звериной, острокогтистой лапе. Фрэнк словно предчувствовал, что увидит сейчас лицо того, кого он хорошо знает. Да-да, ощущение тайны, которая вот-вот будет разгадана вдруг поднялось из глубин его души. И если он узнает в лицо своего мучителя, то ужасные чары падут, и он, Фрэнк, снова станет невредим, он взглянет вниз и снова увидит под собой свои ноги. И тогда он побежит и вырвется из этой темницы.

— Не смей смотреть мне в лицо! — закричало чудовище, загораживаясь огромной лапой. Но Фрэнк все же увидел, это было лицо…

2.

Сигнал подъема уже прозвучал, Фрэнк открыл глаза, просыпаясь на этот раз уже окончательно. За решеткой окна голубело небо и солнечный луч скользил вдоль стены. Из соседних камер доносились голоса перешучивающихся зэков. Снизу от двери в блок раздалось несколько отрывистых команд. Фрэнк узнал голос старшего надзирателя Уоллеса. «Значит, сегодня понедельник», — подумал Леоне, откидывая одеяло. Но тягостное ощущение кошмара вдруг снова охватило его, хотя он был уже здесь, в своей камере, реальность которой не оставляла никаких сомнений. «Чье, чье же это все-таки было лицо?» — мучительно пытался вспомнить Леоне.

Тюрьма «Рэдстоун», где отбывал свой срок Фрэнк, отличалась своей либеральностью. Здесь делали ставку на гуманность отношения к заключенным. Во всем, начиная с интерьера камер, формы одежды осужденных и кончая меню, которое предлагалось в столовой, чувствовались доброжелательность и сострадание. Конечно, и здесь были решетки и стальные двери, вооруженная охрана и сигнализация, видеосистема, позволяющая контролировать коридоры, и другие аксессуары, без которых немыслимо подобное заведение, но по сравнению с другими тюрьмами «Рэдстоун», пожалуй, больше походила на пансионат. Камера Фрэнка Леоне находилась во втором ярусе на солнечной стороне. Здесь было и кресло и письменный стол, книжные полки и цветной телевизор, свой холодильник и магнитофон. Стены своего жилища Леоне заботливо украсил репродукциями с картин любимых художников, фотографиями своих близких, а также плакатами с изображениями рок-звезд, спортивных автомобилей и мотоциклов. Конечно, здесь были и звезды спорта — Брюс Ли, Гуллит, Марадонна… но самой любимой было фотография Розмари. Фото висело отдельно рядом с изголовьем кушетки, на которой он спал. Бывали дни, когда Фрэнк мог лежать часами, разглядывая фотографию девушки. Светлые, чуть-чуть рыжеватые волосы, веселая, детская улыбка и соблазнительные искорки в глазах. Фрэнк познакомился с Розмари всего за месяц до того трагического события, которое послужило причиной его заключения.