Тюрьма - [29]

— Раз принесли, давайте.

Он вернулся в спальню. Измятая постель была пуста. Бесси, совершенно нагая, вышла из ванной и снова улеглась, прикрыв простыней ноги до колен.

— Чья это зубная щетка, слева от зеркала?

— Если зеленая, то жены.

— Твоей жены? Той самой, что…

— Да. Моей жены, той самой, что. В дверь постучали. Бесси не шелохнулась. Вошла Минна с подносом в руках.

— Куда поставить?

— Дайте сюда.

Они посмотрели друг на друга с любопытством, но безо всякого чувства неловкости.

— Она давно у тебя? — спросила Бесси, когда служанка вышла.

— С сегодняшнего дня. Я увидел ее в первый раз полчаса назад, выйдя открыть дверь на ее звонок. Она жадно пила кофе.

— Ты, кажется, о чем-то меня спрашивал?

— Да. Где мы встретились?

— В кафе «Погремушка».

— На улице Нотр-Дам-де-Лоретт? Чудно. Я там никогда не бываю.

— Ты кого-то искал.

— Кого?

— Ты не сказал. Только все твердил, что тебе очень важно разыскать его.

— А кем ты у них там? Такси-гёрл?

— Нет, я танцовщица. Вчера я была не одна.

— Кто с тобой был?

— Два твоих приятеля. Одного зовут Боб…

— Демари?

— По-моему, да. Он писатель. Ага, значит, Демари. Два года назад он получил премию Ренодо и теперь сотрудничал в журнале «Ты». — А второй кто?

— Погоди. Фотограф какой-то. Несчастный такой, больной, что ли. Голова еще у него чуть набок.

— Жюльен Бур?

— Может, и так, не помню.

— В измятом костюме?

— Ага.

Бур всегда ходил в измятом костюме, и лицо у него казалось перекошенным, возможно оттого, что он держал голову набок.

Занятный тип этот Бур. Лучшие фото в журнале принадлежат ему. В своих снимках он умеет подать наготу так, что никому и в голову не придет говорить о непристойности. Пусть этим занимаются другие журналы — «Ты» стремится войти в доверие к людям. В его фотографиях должны узнавать себя самые обыкновенные девушки и женщины. Скажем, изображена на снимке спящая девушка, она лежит чуть небрежно, рубашка соскользнула с плеча, видна грудь. Но, заметьте, только одна, как своего рода ценность, одна из величайших ценностей, подаренных природой человечеству. Идеи поставлял своим сотрудникам Ален.

— Тексты должны производить такое впечатление, будто это письма наших читательниц.

Никаких изысков. На фото-если комната, то такая, в каких живет большинство читателей. Если женское лицо, то без излишней косметики: ни накладных ресниц, ни ярко накрашенных полуоткрытых губ, за которыми поблескивают ослепительные зубы.

Идея журнала осенила его как-то днем, в квартирке на улице Лоншан, когда он глядел на одевавшуюся свояченицу. В то время он еще занимался журналистикой — поставлял заметки о театральной жизни, об артистах кабаре, высидел несколько песенок.

Тогда же родилось и название.

— А ты вот… ты… — произнес он вполголоса.

— Что я? Не такая, как все?

В том-то и дело, что она была совершенно такая, как все.

— Мне пришла в голову одна мысль. Основать журнал. В следующий раз расскажу.

Он сам возился с макетом будущего издания, сам написал все тексты. С Буром он еще не был знаком, и пришлось немало поучиться, прежде чем он добился от журнальных фотографов того, что ему было нужно.

— Да нет, старик. Какая же это невинная девушка!

— А ты попробуй уговори невинную девушку показать тебе голый зад!

Знакомый владелец типографии предоставил ему кредит. Люзен, впоследствии ставший у него агентом по рекламе, разыскал свободную квартиру на пятом этаже дома на улице Мариньяно.

— О чем ты задумался? — спросила Бесси, жуя рогалик.

— А у меня вид, будто я о чем-то думаю? Скажи, что я там вытворял?

— Все распространялся про какого-то парня — вот, мол, у кого голова.

— А как его зовут, я не говорил?

— Ты упомянул, что ужинал с ним.

— С тестем, что ли?

— Может быть, не знаю. Ты все хотел ему рассказать что-то очень важное. Твердил, что важно все, абсолютно все. А потом усадил меня рядом с собой и стал лапать.

— А кавалеры твои не возражали?

— Фотограф, видно, разозлился. Ты опрокинул свое виски, и он упрекнул тебя, что ты слишком много пьешь. А ты ему: «Заткнись, не то я тебя так по морде съезжу, своих не узнаешь». И обругал его чудно как-то, я такого ругательства никогда не слыхала. Постой. Да, вспомнила. Ты ему крикнул: «Присосок вонючий!» Я уж думала подеретесь. Но прибежал официант, и фотограф сразу ушел.

— А Демари?

— Посидел еще минут пять и тоже распрощался.

— Ну и что потом?

— Ты велел подать большую бутылку шампанского. Заявил, что вообщето шампанское — дерьмо, но в честь такого дня полагается пить шампанское. И почти всю бутылку выдул сам. А я бокала три-четыре.

— Тоже надралась?

— Немножко. В самый раз.

— А машину кто вел? Я?

— Нет, хозяин кабаре помешал тебе. Вы стояли на тротуаре и спорилидолго. Потом тебе надоело, и мы поехали на такси. — Она выпила кофе, и он взял у нее поднос.

— А у нас с тобой что-нибудь было?

— Не помнишь?

— Нет.

— Я почти спала. А ты был как бешеный. Орал на меня: «Шевелись, черт тебя подери! Шевелись, дрянь ты этакая!» До того рассвирепел, что влепил мне пару затрещин. И все орешь: «Шевелись, стерва!» И надо же, подействовало!

Она рассмеялась, глядя на него блестящими глазами.

— А ванну кто принимал?

— Оба.

— Что, вместе?

— Ну да. Уперся: вдвоем и вдвоем. А после ванной пошел еще себе виски налил. Неужели ты уже выспался?