Жена с ним соглашалась. Да, если б ей сегодня поручили вести в бой полки, она бы делала это совсем по-другому. Потому что теперь она знает, муж ее научил.
И все было хорошо, все было бы хорошо (потому что без «бы» ведь хорошо не бывает), но Жан д’Арк все чаще думал с досадой: ну почему, почему его жена не настоящая Жанна д’Арк? Она могла бы научиться готовить, ухаживать за детьми, она бы делала все, что положено делать женщине, но при этом в их семье все было бы совсем по-другому.
Все было бы по-другому, если б она, его Жанна, не сгорела на костре. Они ведь даже не успели познакомиться, а она уже сгорела на костре. Ну почему, почему она сгорела на костре?
Он уже любил ее — ту, сгоревшую на костре, больше этой, на костре не сгоревшей, и пепел от костра Жанны д’Арк засыпал его семейный очаг, который становился все холоднее и холоднее…
Две любви писателя петрова
Когда знаменитый писатель Иван Петров был еще совсем молодым писателем и даже еще совсем не писателем, он приехал в Москву по своим литературным, в то время еще мало литературным или вообще не литературным делам. И здесь, в столичной гостинице, он познакомился с женщиной, ну просто потрясающей женщиной, если учесть, что у себя в провинции она работала секретарем обкома. Но это он узнал позже, а сначала он смотрел на нее просто как на женщину, а она смотрела на него как на молодого человека. Это было ей тем более интересно, что сама она не была такой уж молодой, ей было сорок лет, а ему всего только двадцать. Но они легко преодолели эти разделяющие их двадцать лет и, запершись в гостиничном номере, три дня яростно любили друг друга. Она махнула рукой на свои партийные дела, он наплевал на свои еще не вполне литературные, и они занимались только тем, что принадлежали друг другу. Так земля, даже самая скудная, буйно колосится, когда она кому-то принадлежит, а когда никому не принадлежит, превращается в безжизненную пустыню.
Всю жизнь писатель Иван Петров не мог забыть эту женщину. То есть имя ее он, конечно, забыл и лицо забыл, но помнил, что она была секретарем обкома. И рассказывая впоследствии об этой трехдневной любви, он прежде всего сообщал: «Она была секретарь обкома». Или еще более интригующе: «Вам никогда не случалось иметь дело с секретарями обкома?» Или даже так: «О, секретари обкома — это нечто! Уверяю вас, это нечто!»
Случилось это давно, еще в начале тридцатых. А в начале семидесятых Иван Петров уже был знаменит, он жил в Москве, верней, семья его жила в Москве, а он на даче под Москвой, чтоб иметь свободу для литературной деятельности.
И в какой-то день, в разгар его литературной деятельности, на дачу к нему постучали. У калитки стояла девушка и смотрела на него широко открытыми глазами.
«Это вы?» — спросила девушка.
«Да, — сказал писатель, — это я».
«К вам можно войти?»
Писатель сказал: «Войдите».
Девушка вошла.
«Так вот вы какой, — сказала она, продолжая смотреть на него широко открытыми глазами. — Я вас таким и представляла. Я вас знаю с детства, вы для меня такой близкий человек. Ближе, чем мой муж. Потому что мужа я знаю только год, а вас я знаю с детства. Можно, я сяду?»
«Садитесь», — сказал писатель Иван Петров.
«Я вас полюбила с первой книжки, так что, можно сказать, вы — моя первая любовь. Мне подарили вас на день рождения. И на всю жизнь. Можно, я вас поцелую?»
«Поцелуйте», — сказал писатель Иван Петров.
Утром они пили чай.
«Петя…» — нежно сказала девушка.
«Почему Петя?» — поинтересовался писатель Петров.
«Потому что Петя… Потому что знаменитый Петр Иванов для меня теперь просто Петя».
«Но я не Петр Иванов, а Иван Петров», — сказал писатель Иван Петров с некоторым раздражением.
«Так вы не Петя Иванов? — удивилась девушка. И засмеялась. — Я думала, что вы Петя Иванов, а вы, оказывается, Ваня Петров. — Она поцеловала его. — Значит, я всю жизнь любила писателя Ивана Петрова».
Четыре действия любви — как четыре действия арифметики. Но в арифметике самое сложное действие — деление, а в любви оно — самое простое. Простейшее. И встречается только у простейших. Или, как их еще называют, у одноклеточных.
Одноклеточные моралисты признают только одноклеточную любовь и наставляют подрастающее поколение:
— Смотрите, как нужно делиться, в этом нет ничего неприличного. Запомните, как это делается, чтобы, когда вырастете, тоже могли разделиться. А то так и проживете жизнь без любви.
Когда появилось второе действие любви — сложение, — это возмутило весь одноклеточный мир и считалось верхом безнравственности.
— Подумать только — любовь вдвоем! — возмущались одноклеточные. — Любовь — это дело сугубо личное, индивидуальное, она должна совершаться наедине с собой, а тут в любви участвуют посторонние!
Однако любовь с посторонними все больше входила в жизнь, пока не овладела всем миром. Кто только не складывался за прошедшие сотни миллионов лет: жуки и крокодилы, улитки и каракатицы. А люди? Лучше всех, конечно, складывались люди. Потому что, перед тем как сложиться, они вздыхали, говорили нежные слова и даже сочиняли стихи и пели серенады.
Правда, не все. Некоторые просто складывались, без всяких стихов и серенад. Хотя находились и такие, которые стихи и серенады предпочитали самому действию сложения.
