Тюрьма для тысячи кукол - [3]

– А почему не на рынок?

– На рынок? – отчего-то удивилась мать. – Да мы не собирались… И отец еще спит.

– Возьми меня с собой! – стала умолять Лада, изо всех сил удерживая мать. Впервые в жизни ей было пронзительно страшно оставаться в квартире с отцом.

– Да зачем тебе? На улице холодно, метель, – принялась отговаривать ее мама, но потом все-таки уступила отчаянным мольбам и помогла дочери теплее одеться.

Вдвоем они вышли на заснеженную улицу, удивительно пустую и темную. И побрели, согнувшись в три погибели, чтобы спрятаться от бьющего в лицо ветра с колючим снегом. Идти далеко не пришлось. Через квартал мать завела Ладу в небольшой магазинчик, который девочка очень любила: сюда они обычно заходили перед праздниками, чтобы купить сладкое к столу. Велела подождать ее у двери, а сама неуверенным шагом пошла к прилавку.

Лада крутилась на месте, разглядывала витрину со сладостями. А потом вдруг услышала разговор. Продавец, пузатый дядька в годах, с веселыми глазами, похожими на желтые карамельки, сокрушенным голосом говорил матери:

– Не могу я, Любовь Андреевна. Ужасно сожалею, но – не могу. Весь город в долг живет. Вы не поверите, но я уже три дня не видел наличных денег. Посмотрите на мои витрины – там же ветер гуляет. Если так пойдет, через неделю с треском прогорю. Да что там говорить – вы и сами не хуже меня знаете, что творится в городе.

– Что же мне делать? – тихо, ни к кому не обращаясь, проговорила мать. – Мне ведь нужно чем-то кормить детей…

– Ужасно вам сочувствую, Любовь Андреевна, – прикрывая глаза и сжимая на груди пухлые пальцы, проговорил продавец. – Сам скоро по миру пойду.

Они так и вышли из магазина, как пришли, – налегке. Лада боялась и не смела спросить мать, почему продавец не позволил им ничего купить, а мать не объясняла, наверно, думала, что Лада ничего не услышала. Шла мать молча, высоко подняв голову, и рука, в которой она держала озябшую ладошку дочери, то и дело судорожно сжималась.

Лада росла девочкой наблюдательной. Она замечала малейшие перемены в настроении родителей и тяжело переживала любые неприятные перемены в их отношениях. Хотя отца и любила, но всегда была на стороне матери. Вот только показать матери свои чувства она не умела. Всякий раз на нее словно столбняк нападал, и было невероятно трудно, невозможно обнять мать, спросить, из-за чего она грустит, отвлечь разговором. Напротив, в такие моменты Лада делалась просто невыносимым ребенком.

Вот и сейчас так произошло: ее сердечко разрывалось от сочувствия и жалости к маме, а в тело словно чертик вселился – хотелось немедленно заорать, убежать от матери, сделать что-нибудь, что наверняка ее разозлит.

– Не пойду домой! – противным голосом завела она во дворе дома, в двух шагах от подъезда. – Гулять хочу.

– Ты еще не завтракала, – ровным голосом напомнила мать, выныривая из пучины своих безрадостных мыслей. – А потом, сама посмотри, ну кто же гуляет в такую метель? Тебя через пять минут снегом заметет. Пойдем, солнышко, не расстраивай маму.

– Не пойду! – еще громче заныла Лада. – Там папа! Я не хочу, когда он такой! Я вообще больше домой не пойду!

Закончилось тем, что мать за шиворот втащила вопящую дочь в квартиру и поставила на весь день в угол. Правда, через полчаса позвала за стол, а после этого о наказании словно забыла. Но Лада все равно до вечера дулась и не разговаривала с родителями, а заодно и с братьями.

Следующее воспоминание Лады связано с событиями позднего вечера, почти ночи. Ее разбудили родительские голоса, доносящиеся с кухни. Лада проснулась и тут же задрожала от мысли, что отец опять пришел домой пьяный. Прислушалась: нет, голоса звучали вполне нормально, только очень уж сердито. Стало ясно, что родители ссорились. А это было плохо, но все-таки терпимо.

Уснуть Лада уже не могла. Ей нужно было во что бы то ни стало знать, что происходит между мамой и отцом. Не собираются ли они, к примеру, развестись, как уже случилось у половины ребят из ее группы. Она встала, на цыпочках пробежала по коридору и бесшумно нырнула за дверь ванной. В стене между кухней и ванной было небольшое оконце, затянутое клеенкой, и каждый звук был отчетливо слышен.

– Я запрещаю тебе, Люба, – сердито и в то же время как-то растерянно говорил отец. – Подумай, для того ли ты училась, трудилась, зарабатывала авторитет, чтобы подтирать грязь за каким-то уголовником.

– Не говори глупостей, Гриша, – отвечала мать, и по голосу было ясно, что она давно все решила и отцовский запрет для нее значит не больше, чем капризы Лады или Мишеньки. – Нам с тобой нужно кормить наших детей. И нет ничего ужасного в том, что работу удалось найти мне, а не тебе. Я сама знаю, что в нашем городе больше нет работы для мужчин, а горничной ты работать никак не можешь. Когда мы переедем в Питер, работать будешь ты, а я с удовольствием посижу дома. Ладе в сентябре в первый класс идти, я и сама планировала хотя бы полгода не работать. Но сейчас нам нужны деньги на переезд. И кстати, от твоей сестры до сих пор нет ответного письма.

– Люба! – Голос отца сделался умоляющим. – Почта сейчас работает из рук вон плохо! Я завтра же пошлю Грете срочную телеграмму, приглашу на телефонные переговоры. Это ускорит дело. Я даже попрошу у нее взаймы денег на переезд! Наплевать, одним унижением больше, одним…