Тюрьма для свободы - [29]

В мастерской все кружилось. Картины принимали гротескные угрожающие формы. Рэн видел, как за дверью вырисовываются теперь трава, деревья и птицы. Стены плавно переходили в заросли. Он шел всегда туда, а за ним следовали и его самые близкие друзья. Мир, который он видел, был влажным, тяжелым и холодным. Видел себя, Геру и Гарри нагими. И все это было естественное. Тот мир, в который он вступал, представлял собой нечто демоническое. Чувство подавленности и общая слабость отупляли. Он осознавал, что больше ничего не воспринимает, не мог построить логическую цепочку, разнообразные мысли не оставляли его в покое. Он был художником, который перестал рисовать — и последнее было хуже всего. Ден был демоном, который покорял его волю. Рэн чувствовал свою незащищенность перед ним. Если раньше он мог отдать свое напряжение, освободиться от всего угнетающего, то теперь все было намного хуже: он не мог ничего поделать. Хотя и рисовал, но на холсте ничего не отражалось. Создавалось ощущение, что карандаш не соприкасается с листом бумаги. Но все равно не сдавался, продолжал творить, создавая иллюзию о женщине, которая была царицей над смертными и богами. Он стоял посередине между сознательным и бессознательным. Все вытекало из последнего: язык говорил, движения делались, мысли собирались, чувства ощущались. Рэн как человек уходил на второй план. Терялся в догадках, кто он есть, куда стремится. «Неужели я схожу с ума? Почему?», — спрашивал он себя. Всегда считал себя «обыкновенным человеком». После появления в его жизни Дена все менялось. В этом винил Геру и Гарри. Рэн был между ними, посередине. Сзади находился Гарри, а спереди — Гера. Гарри он чувствовал, а Геру видел. Гера воздействовала на сознание, доводила до безумия. Влияние чувств можно осмыслить только после того, как их потенциал гаснет. Воздействие увиденного поддается осмыслению здесь и сейчас. Казалось, что это происходило в реальности. После того, как приходил в себя, все равно помнил все происходящее под влиянием ЛСД. В то время как это было всего лишь трипом. В очередном путешествии в гиперреальность, Рэну показалось, как Гарри вдруг посмотрел на него и после минутного молчания сказал: «Мне интересно, почему Рэн никогда не раздевается? Что он прячет?» И обратившись к Гере, спросил: «Как думаешь, не лучше ли, чтобы мы втроем были голые? Так не будем чувствовать себя ущемленными». Сначала Гера, так она делала всегда, громко засмеялась. А потом, резко замолчав, посмотрела на Рэна. Молчание длилось долго. Через некоторое время встала, подошла к нему, стала расстегивать пуговицы сорочки, хихикая под нос и одновременно целуя его в шею. Рэн хотел что-то сказать, возразить, но не мог. Казалось, Гера вселяла в него безумие. Карандаш упал на пол. Рэн закрыл глаза, а когда открыл, то увидел, как его обнимают с двух сторон. Гера и Гарри безудержно целовали, ласкали, облизывали все его тело. Это было слияние с природой, пляской среди лесов и долин, мгновение безумия. В этих объятиях был весь мир с добром и злом, красотой и уродством. Последующие оргии сопровождались всегда вином, смехом и танцами. Этот мир, в котором жили они втроем, был совсем иным. Они могли ни о чем не помнить, окружение давало возможность забыться.

Но все эти половые акты были желанием показать себя или произвести впечатление. Отсутствовали чувства. В одном лишь этом веселье Рэн не мог найти свое счастье. С каждым днем чувствовал себя все более одиноким. Постепенно понимал, что Гера и Гарри не смогут дать ему желаемого. Он углублялся в себя, временами нервы подводили его, желал бросить все и бежать далеко. Но было поздно. Завтрашний день вновь приходил на смену сегодняшнему, но будущее не наступало никогда. Все повторялось, и в этом круговороте событий Рэн чувствовал себя чужим. Середина, во всем виделась ему половина. Все чаще стало мерещиться, как в его тело вонзают гвозди. С одной стороны стояла Гера, с другой Гарри. Знал свое тело, разделенное на четыре части: прошлое, будущее, отдаленные настоящие. И в этом отдаленном настоящем стояли двое: с одной стороны она, а с другой стороны он. Три разных судьбы, объединенных одной целью под названием смерть. Им нужно было умереть. Гера внушала безумие. Негативные мысли, вызванные тошнотворной полнотой зримых феноменов, выстраивались в некий ряд, создавая более насыщенные образы. Реальность смешивалась с воображением, и снова Рэн находил эту точку в середине, которая разделяла два мира. Неправильный шаг — и он окажется перед фактом.

И вдруг им овладело страшное желание убить. Убить их двоих, лишить жизни зверски, уничтожить, прикончить, умертвить… Где-то в подсознании он понимал, что за этим его желанием следует. Однако важно ли это было в тот момент? Неудачная попытка стать свободными должна была обернуться гибелью. Этот мужчина и эта женщина — уже не жильцы, и это бросалось в глаза. То, что должно произойти, неминуемо. Но как убить и при этом остаться чистым? Эта тема томила его… И он нашел решение. Он вспомнил, как в художественном училище один его знакомый читал книгу Томаса де Квинси «Убийство как одно из изящных искусств». Тогда он с удивлением для себя открыл, что в Англии существует клуб ценителей и поклонников различных способов кровопролития. Сейчас, вспоминая это короткое эссе, все больше начал поддаваться этому преступному желанию. Идея постепенно овладевала им, и по ходу он строил план. Он начинал понимать, что убийство может быть изящным искусством, а как художник, живущий и дышащий творчеством, он не мог не оценить этого. Он впитывал каждую строку эссе, не раз цитировал целые отрывки. Приходил к мысли, что быть убитым не так уж и плохо. Убивают лишь тех, кто из себя что-то представляет. В последних своих картинах он стал рисовать Геру и Генриха убитыми. Он убивал их на картинах, описывал разные возможности: отравление ядом, дуэль, виселица…