Тюрьма для свободы - [22]

Однажды, прогуливаясь поздним весенним вечером по прямой дороге от дома к центру, погруженный в свои мысли, он смотрел на здания, которые еще недавно были жилыми. Военные самолеты бомбили все подряд, уничтожали целые дома и деревни. В определенный час все спускались в погреб, чтобы спастись самим. Он глядел на еще неубранные стекла и думал: а что, если однажды и они останутся без кровли. Эти мысли посещали всех, так или иначе. Говорят, плохие мысли посылаются в космос. Но еще говорят, что береженого Бог бережет. Необходимо было думать о том, что будет завтра, чтобы суметь уберечься, если такое произойдет. Слава богу, дедушка в свое время позаботился и построил жилье под землей. Там было все, что необходимо. Бабушка туда перенесла даже пианино, на котором в свое время училась играть мать. Очевидно, что про посуду и драгоценности, которые переходили от поколения к поколению, не стоит и говорить. Мама рассказывала Рэну, что если что-то и случится, то можно будет продать драгоценности и купить хороший двухэтажный дом. В городе же осталась запертой отцовская квартира. Бояться, что останутся без крова не имело смысла. Но повсеместный страх не давал покоя. Трепет — странная фрустрация, по сути дела приносящая с собой лишь хаос. Является итоговым состоянием смятения. Боязнь сидит в нас с самого рождения, лишь время от времени вновь зарождается как вулкан и губит изнутри. Кажется, что это котловина тревожности и есть бессознательность.

Думая обо всем этом, он продолжал шагать по мокрой земле. Постепенно привыкал к этому и время от времени забывал чистить туфли, которые тут же пачкались от пыли и от грязи. На сей раз его остановили странные звуки. Посмотрел вокруг себя и увидел заброшенный дом, от которого остались лишь стены. Подошел поближе и через разбитое окно взглянул вовнутрь. Комнату освещало небо. Все было перевернуто вверх дном. Сломанные стулья, стол, кровать, шкаф и сервант валялись на полу. Посередине всей этой кучи был виден силуэт юного солдата. Тот, спустив вниз штаны, раздвинув ноги, бездействовал. Перед ним на коленях стояла девушка, чья голова то быстро приближалась к нему, то отходила назад. Щеки ее были вздуты и, казалось, что она держит во рту что-то большое. Солдат кричал на неизвестном наречии. Правда было ясно, что он не с вражеской стороны: это был всего лишь один из диалектов. Она издавала чмокающие звуки, которые обычно характерны для еды. Было видно, как он играет с ее волосами, то гладя их, то дергая вниз. Иногда она от боли громко кричала, а тот в ответ лишь улыбался и что-то говорил нежным голосом.

Рэн почувствовал на своем плече чью-то руку. От неожиданности вздрогнул. Перед ним стоял солдат:

«Куришь? — сказал тот и, не дожидаясь ответа, продолжил, подмигнув. — Давай присядем на тот камень. Не будем им мешать?»

Рэну захотелось отклониться, но этого не сделал, а вместо этого зашагал вслед. Его лицо покрылось краской, как бывает обычно с теми, кого поймали за непристойным занятием. Камень был большой и они вдвоем спокойно, не стесняя друг друга, разместились. Солдат, подав пачку сигарет, снова предложил закурить. Рэн снова отказался, показав рукой, что не хочет. Тот пожал плечами, словно говоря: «Ну, что поделать, раз не хочешь. Не буду настаивать». Сам закурил. Чувствовалось напряжение.

«Меня зовут Гарри, — перебил молчание солдат. — Уменьшительно-ласкательно от имени Генрих. Я никогда не любил свое полное имя, а короткое всегда мне нравилось. Так обращались ко мне в детстве. А тебя как звать?»

«Меня зовут Рэн. Очень приятно познакомиться».

«Тоже очень приятно, — улыбаясь, ответил Гарри. — Сколько тебе лет? Мне скоро будет девятнадцать».

«А мне тринадцать… — посмотрев на солдата, продолжил. — Знаю, я выгляжу взрослее, чем есть на самом деле…».

«Я в этом возрасте начал курить. Ты — молодчина, что не куришь. А мне незачем беспокоиться о своем здоровье. Война может в любой момент отнять жизнь».

«Но это ведь не кредо. Не все солдаты…»

«Ну, да, не все. Но та девушка, с которой мой друг вытворяет сейчас все, что душе угодно, так не думает. Она всем солдатам дает… Добродетельница думает, что делает благо, а взамен берет от солдата все, что тот может принести. Мы ей копченую колбасу доставили. Вот и отрабатывает свое…»

«Я думал, что это делают лишь с любимым человеком…»

«Ну, ты еще многого не знаешь. Думаешь, она грешит, что отдается солдату за еду. Она — сиротой осталась, а у нее есть два маленьких брата. Таким образом, зарабатывает на жизнь. Она не проститутка, а лишь солдатам дает. Мы-то умрем до конца войны. А когда война закончится, то все забудется. Нет тех, кто помнит, значит недоказуемо, что она падшая. История станет мифом».

«Но она может и другим путем зарабатывать? Для этого же нет необходимости давать себя любить».

«А ты думаешь, начальник не станет ее домогаться. Не побоится ли она отказать и тем самым лишиться работы. Там тоже будет давать себя любить за зарплату. Будет работать, да еще и разрешать какому-то старому пердуну бесплатно себя любить. Мне бы не хотелось, чтобы ты вникал».

Услышанное показалось мерзостью. Рэну не хотелось верить в это. Он взглянул на своего собеседника. У того были рыжие, коротко постриженные волосы. Местами лицо было покрыто веснушками. Круглолицый, краснощекий, курносый, с каре-зеленоватыми глазами, невысокого роста, вернее будет сказать, среднего. Худым его назвать было нельзя, но было видно, что прибавка в весе ему не помешала бы. По желтеющей коже лица можно было заметить, что весь день проводит под солнцем и много курит. Но это было лишь внешностью, что недостаточно для того, чтобы понять суть. Можно было по движениям попытаться что-то представить, догадаться о том, что старается казаться взрослым, хотя таким не является. Он сидел, как сидели бы взрослые, курил, как курили бы те, кому давно перевалило за третий десяток. Но это было все стереотипным взглядом на действительность. Рэн чувствовал его преднамеренную невежливость. Гарри был совсем другим, не таким, каким должны быть люди в его возрасте. Понимал, что война из ребенка делает мужчину. Не всегда у всех бывают все этапы взросления. Зрелость Гарри нравилась Рэну, влекло. Он мог быть для него братом и помочь увидеть скрытый от него мир. На данном этапе он жил лишь с бабушкой и матерью, которые, хоть и многое понимали, но старались отгородить Рэна от всего. Он взрослел очень одомашненным, приученным к правильной жизни. Слово «правильная» следовало бы взять в кавычки: нет истины на белом свете, и под верным чаще всего понимается стереотипность. Рэну нравился запах греха, от которого веяло свежестью и чистотой, но который был для него пока что недосягаемым. Запах тех, которые лишены наивности, успели вкусить запретный плод, такой сладкий, что невозможно не влюбиться. Он смотрел на своего нового знакомого и пытался понять, будет ли он таким или сможет стать лучше.