Тюремная песнь королевы - [4]

Сегодня король убедился в справедливости своего решения устранить коварную и умную интриганку. Но руки его оказались связаны. Поэтому, превозмогая себя, Филипп Август подошел к Изабелле и, взяв ее ладони в свои, одарил заплаканную королеву нежнейшим взглядом любящего и всепрощающего мужа-христианина. Таким взглядам король был обучен с детства, и это должно было наилучшим образом подействовать на толпу.

От Изабеллы не укрылось его притворство. Тем не менее она была счастлива. «Теперь король не посмеет отвергнуть меня! Теперь он полностью принадлежит мне! Я снова королева!» – восторгалась про себя она, не забывая при этом держать маску на лице.

Под радостные возгласы толпы Филипп поцеловал Изабеллу в губы и, накрыв ее плечи мантией, помахал рукой народу, увлекая интриганку во дворец.

Глава 4 О том, как Энгебурга была просватана

Собирая свои платья и драгоценности, юная Энгебурга вдруг вспомнила эту историю и мысленно поздравила себя с тем, что прекрасно помнила не только имя первой и ныне почившей жены Филиппа Августа, но даже не забыла даты произошедшего события – март 1184 года. Тогда ее жениху было всего девятнадцать лет.

Как странно устроена человеческая память! Отец, а позже брат всегда рассказывали ей о том, что творилось в соседних с ними державах, не упуская самые скабрезные детали и подробности, пусть, мол, юная принцесса узнает жизнь такой, какова она есть. Но сколько этих самых историй Энгебурга помнила постольку-поскольку, а тут вдруг… То ли история юной королевы, идущей в одной рубашке со свечой в руках по улицам города, так запала в душу принцессе, то ли уже тогда что-то подсказывало ей, что Филипп Август рано или поздно сделается ее мужем, потому что они предназначены судьбой друг другу.

При этой мысли сердце принцессы забилось, точно пойманная пташка. «А ведь у него есть сын – маленький Людовик[6], который родился в неудачный для всех христиан год, когда Саладин взял Иерусалим, и которому сейчас шесть лет. Трудный возраст. Сумеет ли мальчуган полюбить новую маму или начнет ревновать отца? Придется ли отдавать наследника престола на попечение нянек и наставников, или удастся жить дружной семьей?.. Ведь иноземные послы говорят, что у всех детей, родившихся в 1187 году, во рту не тридцать два, а только двадцать два зуба, а это ведь кому угодно характер испортит».

Все это было крайне важным и волновало Энгебургу, не привыкшую возиться с детьми. К тому же она, Энгебурга, собиралась родить Филиппу Августу множество прекрасных здоровых детей, с нормальным количеством зубов и всего прочего.

Энгебурга подошла к окну и посмотрела вниз на открывающуюся за окном пропасть, в которую она столько раз падала во сне. Страшное это было окно, и сама комната не особенно веселая. Сюда никогда бы не долетела серенада трубадура, не влез по веревочной лестнице ловкий любовник. Так говорила толстая нянька-германка, имея любовный опыт, которым она нет-нет да и хвасталась на кухне в окружении слуг.

Однажды Энгебурга подслушала, что говорят в людской, после чего взяла за благо никогда без особой надобности не приближаться к этим грубым и невоспитанным людям, не понимающим даже того, что она – принцесса. Энгебурга не станет искать встречи с первым встречным красавцем. Потому что ее судьба прописана на Небесах, и Господь в своей милости давным-давно избрал для нее лучшую из возможных долей и лучшего из живущих на земле мужчин. А раз так – какой смысл идти против своей доли? Терять любовь вечную ради сомнительных наслаждений и недолгих радостей?

– Какая же странная эта датская принцесса, – спорили между собой послы, одеваясь на торжественный ужин у короля Канута.

– Вы уверены, благородный Рассиньяк, что она действительно понравится нашему королю? Не делаем ли мы ошибки? – говоря это, барон Хьюго Терси покорно сидел, склонив голову, ожидая, пока слуга правильно уложит его завитые при помощи яичного белка волосы.

– О чем вы говорите, – посол Гастон Рассиньяк придирчиво разглядывал привезенный с собой плащ, который слуга только что извлек из сундука и в котором он надеялся блистнуть перед придворными дамами. – Принцесса хороша, точно ангел. Ее кожа очень нежна и совершенно бела, как ни у одной из девиц благородных семейств Франции. А глаза, матерь божья! Видели ли вы когда-нибудь такие глаза?! Она само совершенство, не похожа ни на одну из наших дам! Ни на одну из королев Франции до нее! Это редкая драгоценность, за обладание которой должны бы биться рыцари. А мы забираем ее без боя, плюс привозим нашему королю несколько сундуков серебра и гарантии помощи Дании в случае войны на море!

– В тот-то и дело, что прекрасная Энгебурга не похожа на французских девушек, она точно статуя Девы Марии в Амьене, к которой и прикоснуться-то страшно.

– Ну и что? – Гастон Рассиньяк надел наконец-то плащ. – Хотите сказать, что вы не согласились бы переспать с девушкой, которая бы выглядела как Дева Мария? Тысячи чертей!

Это был опасный вопрос, и господин Терси невольно покосился на дверь.

– Принцесса – не для меня и не для кого бы то ни было из смертных, кроме своего суженого, – на всякий случай громко и четко произнес он. – Я не хочу даже думать о подобных перспективах, и вам не советую, любезнейший граф. – Он прошелся по комнате и, подойдя вплотную к Гастону Рассиньяку, прошипел ему в самое ухо: – Еще раз допустите подобную мысль, и случись что с принцессой по дороге, я сразу же укажу королю на вас. Знаете, что бывает за приставание к невесте короля Франции?!