Тысячелетняя пчела - [128]

Петера Пиханду внезапно разбудила разорвавшаяся неподалеку граната. Рудольфа Карбанца из Микулаша убило, а его легко ранило в руку. На вид Карбанец и солдатишкой-то был самым что ни на есть никудышным и запоминался только своей худобой. Он выглядел так, словно был замордованным побегушкой в убогой бакалейной лавке.

— Вавро! — крикнул Пиханда.

— Жив! — отозвался Вавро Масный.

— Пора, бежим к русским!

— Я не пойду! — отказался Вавро.

— Почему, дурачина?

— Плена боюсь больше войны.

— А я иду! — решил Петер Пиханда. — Живи тут, как знаешь, а я и вправду пошел! Прощай, Австро-Венгрия, честь имею, война!

Петер Пиханда обнял Вавро Масного, отбросил винтовку и выглянул из окопа. Русские атаковали на левом фланге, а здесь, на правом, было временное затишье. Петер Пиханда выпрыгнул из окона и поднял над головой руки. Побежал. Возле него бежали другие солдаты с поднятыми, руками, оглядываясь, спотыкались, падали, опять вставали, но бежали вперед… Вскоре он достиг первых русских окопов.

— Стой, австрияк! — окрикнул его русский солдат и упер ему в грудь штык.

— Я славянин! — завопил Петер Пиханда. — Словак!

Русский схватил его за шинель и втащил в окоп.

На другой день Петера Пиханду вместе с остальными пленными погнали в русский тыл. Конвойный вдруг крикнул им: «Вот вы уже в России, вам теперича хорошо, сволочь австрийская!»

Петер Пиханда оглянулся — он и не заметил, как они перешли русскую границу. Засмеялся — в мыслях всплыло, как он когда-то представлял себе границу. Это была бескрайне длинная красная линия, впрочем, даже не линия, а длинный красный, поперченный кусина сала, от которого в любое время можно отрезать шматок… А чтоб такая была граница?! — Он поглядел снова под ноги, потом назад…

…Нигде ничего, лишь ровная земля, снег, мерзлая трава, кусты и вдалеке отдыхающая пахота…

Карола Пиханду погнали на войну прямо со школьной скамьи. Он и месяца не проучился в Пражской Академии художеств, как пришлось надеть военную форму. Горестно простившись с родителями и упрятав книги, рисунки и картины в деревянный сундук на чердаке, отправился он в Кошице в распоряжение 9-го гонведского полка[117]. В первый же день встретил там двух земляков, Павола Жуфанко и Юрая Вицена, брата Яна Вицена, точившего в Дебрецене пушечные снаряды.

Каролу было так грустно, горько и тоскливо, что уже в поезде он украдкой всплакнул. А в просторном помещении кошицкой казармы, снова встретившись со своими земляками, он и вовсе разрыдался. Они не успокаивали его, не унимали его всхлипов. Павол Жуфанко с пониманием похлопал его по плечу и тяжело вздохнул.

— Пройдет! — сказал он сочувственно. — Обвыкнешь! Нам с Юраем тоже не сладко пришлось, а видишь, теперь нас и слеза не прошибает… Да мне-то что говорить? Сперва я честь по чести оттрубил на военной три года мирных, а нынче настоящая война завязалась, и кто знает, когда этот кошмар кончится?! Я жениться хотел, дом отремонтировать, детей растить, а вот изволь — воюй… Поплачь, Карол, хоть полегчает тебе. Как бы там ни было, но никогда еще не бывало так худо, чтобы не могло быть хуже…

Не будь рядом Павола Жуфанко и Юрая Вицена, Карол Пиханда, пожалуй, что и выкинул бы. Чуткая его душа трудно свыкалась с грубой солдатской муштрой. Если бы не дружеское попечение и поддержка земляков, кто знает, не посягнул ли бы Карол на свою жизнь или не сотворил бы какой иной глупости. Через месяц — если выдавалась свободная минутка — он начал рисовать. Умелой рукой сделал наброски солдат в роте и рисунки им роздал. Потом рисовал уже для себя. Это были либо сцены из военной жизни, либо его видения, сны и прекрасные романтические образы довоенного прошлого. Солдаты добывали ему бумагу, карандаши, и многие часами глядели, как он рисует и что рисует…

Но долго в казарме они не прохлаждались. Их перевели на русский фронт в Бессарабию, и там провоевали они десять месяцев без передышки. Все трое были ранены — правда, легко. После излечения их снова возвращали на фронт. Осенью тысяча девятьсот пятнадцатого года Карол лежал под созревающей грушей и мысленно подводил итоги своим годовым военным впечатлениям. Вдруг он испуганно вскочил и закричал: «Дикий я, грубый и жестокий человек, клянусь богом! Право слово, я еще хуже, чем эта война!» Словно помешавшись в рассудке, он бросился к своему деревянному армейскому чемоданчику, раскрыл его и начал комкать, рвать и кромсать свои рисунки. Жуфанко и Юрай Вицен подскочили к нему, оттащили от чемодана, прижали к земле коленями и поднесли ко рту открытую бутылку палинки.

— Выпей! — предложил ему Юрай Вицей. — У румынского корчмаря свистнули…

Карол Пиханда еще чуть подергался на земле, потом начал пить. Прихлебывал, глотал, а когда докончил бутылку и земляки его отпустили — заплакал. Год спустя после первых слез на войне…

10

Из газетных сообщений (вторник 2 марта 1915 — вторник 9 марта 1915).

Амстердам, 26 февраля. Корреспондент «Таймс» сообщает из Вены: видный австрийский финансист заявил, что Австро-Венгрия сверх всякого ожидания легко переносит условия мировой войны. «Уже шестой месяц мы пребываем в состоянии войны, но Вена продолжает оставаться такой же, как прежде. Кафе и театры переполнены, нехватки продовольствия не ощущается. Мы сильный народ, даже не предполагавший прежде — до какой меры».