Тысяча тяжких - [8]

Папа Зануда задумался во второй раз.

- Что ж, возможно,- ты прав, - наконец произнес он очень нерешительным тоном. - Но ты выступишь тоже. Сразу после меня.

- Ну, конечно, Папа.

- И надо как следует все подготовить.

- Йесть! - только что сидевший в кресле весьма вальяжно Живоглот уже стоял перед Папой, превратившись в струну, настолько натянутую, что казалось, он зазвенит сейчас от еле сдерживаемого энтузиазма.

Живоглот был счастлив, словно перед собственноручным принятием мер. Он отсалютовал по-военному и исчез - все готовить на завтра, раздавать приказания, проверять исполнение, разрываться между массой дел, которую сам на себя взвалил по собственной доброте.

И назавтра все было пышно. Два роскошных гроба, разукрашенные кони с черными попонами и нашлепками на глазах, фраки гробовщиков, почему-то факелы смоляные, цветы, несметные народные толпы, пришедшие проводить героев в последний путь, оркестр, у всех приподнятое, торжественное настроение, скорбный Зануда на импровизированной трибуне, с обнаженной головой, в черном, овеваемый резким декабрьским ветром, возвышающийся над людьми как памятник самому себе.

Он говорил, и динамики подхватывали его речь, и выходило по его речи, что погибшие были ну совершенно святые люди и что для города их смерть, их героическая кончина, есть утрата невосполнимая. И вот удивительно: погибшие, коих в.городе хорошо знали под именами Дилетанта и Желтозубого, при жизни вовсе не производили столь благоприятного впечатления. Скорее, напротив, немало нашлось бы в городе обиженных ими, про них говорили бог знает что, даже пересказывать неудобно. При жизни их побаивались, старались не иметь с ними дела... но сейчас! Сейчас, слушая Папу Зануду, лишь немногие только изображали скорбь, гнев и жажду немедленного отмщения, а не испытывали этих чувств на самом деле. То тут, то там сжимались судорожно кулаки, стискивались зубы, вздымались грудные клетки; и женщины, пригорюнившись, рассматривали усопших- такие молодые, им жить бы да жить. Люди всерьез, самым искренним образом их жалели.

И вдруг... о боже наш электронный... какой чудовищный диссонанс!..

Папа Зануда вдруг замолк посреди слова, будто кто-то с размаху вогнал ему кляп в самое горло. Он картинно откинул голову, поднес было руку ко лбу и упал навзничь. В тот же момент, с края площади, взвыв, унеслась прочь автомашина - еще никто ничего не понял. Раздался душераздирающий вопль. Это Живоглот начал свою прощальную песнь по Папе. А Папа Зануда, раскинув конечности, лежал под трибуной на только что выкрашенном помосте. Падая, он повернулся лицом к народу и теперь невидящими глазами смотрел на толпу, а между его бровей пузырилось кровью небольшое отверстие. Не помогли тщательные меры предосторожности, Папа получил пулю, Папа был мертв, в этом не ыло ни тени сомнения.

Что же, спросит возмущенный читатель, что же все это значит? Неужели и впрямь see три убийства лежат на совести Икса? Пусть он оказался в беде, пусть сплетение неблагоприятных обстоятельств заставило его покинуть пост, дом и вести подпольную жизнь, но ведь он тем не менее секуратор, то есть человек, обязанный охранять спокойствие граждан методами, дозволенными законом, а вовсе не приумножать беспорядок. Убийство, совершенное представителем власти, - в этом есть чтото безнравственное.

Мы не можем сказать ни "да", ни "нет", мы не знаем, кто убил этих троих, следственные учреждения не дали на сей счет исчерпывающих ответов, а значит, мы и не вправе кого-либо обвинять по собственному разумению. Убийство - дело серьезное, юридическое, на него, как известно, распространяется презумпция невиновности. Единственное, что автор знает наверняка, так это то, что Икс, укрывшийся от всех глаз, действительно решил мстить. Нам бы хотелось, чтобы он повел себя как-нибудь по-иному, чтобы не замарал чести мундира, чтобы поступил, как поступают в подобных случаях культурные люди: ...м-м-м... автор не знает, как именно... скажем, стал бы писать письма во все инстанции о творящихся безобразиях, склонять народ на свою сторону, собирать... я не знаю... петиции, что ли. Он мог прийти к Живоглоту и честно высказать свои претензии, мог, наконец, поступить как человек разумный - просто уйти. Безо всякого, заметьте, ущерба для совести, потому что все равно не справиться ему одному с такой оравой специалистов, объединенных в отлично управляемый коллектив, блестяще, кстати, справляющийся с задачами самого Икса, в исполнении которых, как мы видели, тот не слишком-то преуспел. Он мог уйти, потому что все равно Полный Контроль был неизбежен, потому что все убийцы обречены уже самою историей. Но он не ушел. Он, как мы увидим, решил ответить жестоким, бесчеловечным террором.

Никто не знал тогда, где скрывается неудавшийся узурпатор, никто не знал тогда, что подручные его, кстати, не уволенные в соответствии с существующим законодательством, а самовольно покинувшие секураторскую службу, просто-напросто дезертировавшие, оставившие город на потеху разгульным и преступным страстям, что эти-то вот дезертиры - и те не посмели разделить мстительных планов Икса и спешно покинули город, разбежались кто куда. Что сам Икс прячется от возмездия на самой своей потайной конспиративной квартире - о чем тоже, разумеется, никто извещен не был. А он прятался там - да-да, трусливо скрывался среди консервных банок, наручников, накладных усов и бород, среди оружия различных систем и принципов действия, коробок с летальными ботинками, обойм с самонаводящимися пулями, маленьких инопланетных баночек с усилителями кулака, дезодорантов, дезаурантов (уничтожающих ауру, по которой так нетрудно даже в те дни было выследить человека), пакетиков с квантовыми заметателями следов, самовыслеживателями, сразусообщателями, скородопрашивателями, голографическими снимателями пальцевых отпечатков на расстоянии, тихоподслушивателями, лазерными приметосборниками и стереостучателями. Среди всего этого секураторского арсенала он сидел на мыслеэкранирующем диване в зашторенной, темной и выстуженной комнате с ворсистыми полами, скрадывающими даже падение двухпудовой гири, сидел и жевал скучный обед.