Тысяча миль в поисках души - [9]

— Спускается в бомбоубежище, — пошутил наш хозяин, и эта мрачноватая шутка дала свое направление разговору в первые минуты Нового года в обычной американской квартире, где собрались самые обычные американцы плюс советский журналист. Кто-то сказал, что читал, будто от радиации может уберечь нижнее белье из алюминиевого волокна. Другой сообщил, что в первый же час войны следует побрить кошек и собак, чтобы не допустить аккумулирования радиации в их шерсти. Третий рассказал, что в аптеках появился успокаивающий препарат «У-235, антиатомношоковый». И из всего этого разговора выходило, что ядерная война неминуема, неотвратима, что она может разразиться в любой день…

Война разразилась, но это была война Америки против Америки. Она не могла не разразиться. Ее приближение чувствовали многие. Особенно те, что жили в негритянских гетто.

На остановке «125-я улица» в вагоне метро остаются только негры. Я, единственный белый, еду дальше. Над нами Гарлем — негритянское гетто Нью-Йорка. Над Гарлемом неяркое весеннее солнце. Вечереет. Рабочий день окончился, и улицы полны негров. Часть мостовой отгорожена деревянным барьером: меняют трубы водопровода. Сейчас в яме играют ребятишки. Оттуда слышны их голоса.

Ребятишки играют и на тротуаре. Три девочки лет шести-семи идут гуськом, взявшись за руки, и звонко кричат:

— Фридом! Фридом! (Свобода!)

Двое мальчиков с ковбойскими игрушечными пистолетами и с жестяными шерифскими знаками на рубашонках натравливают на девочек лохматого пестрого щенка.

— Взять их! Взять! — командует мальчишка, дергая щенка за веревку.

Щенку очень весело. Он звонко лает и прыгает у ног мальчишки, не обращая на девочек никакого внимания. Щенок не понимает, во что играют дети.

Девочки продолжают маршировать по тротуару. Из подъезда дома выскакивают еще двое мальчишек в игрушечных пожарных касках. Они дико воют, подражая пожарной сирене. В руках у них палки. Мальчишки направляют палки на девочек и шипят. Это они брандспойтами разгоняют демонстрантов.

— Бах! Бах! — орут мальчишки-полицейские, размахивая пистолетами.

— Падайте! Да падайте же! Вы убиты! — кричат они девочкам.

Девочки закатывают глаза и валятся на тротуар, отмахиваясь от щенка, который радостно лижет им лица.

Седая рыхлая негритянка, поставив на землю тяжелую кошелку, трясется от беззвучного смеха.

— Глупышки! Ах, глупышки! — говорит она, вытирая ладонью слезы. Тяжело вздохнув, она идет к церкви, у входа в которую на куске фанеры изображен Христос в окружении негритянских детей. Рядом с Христосом еще одна картина. Огромная разъяренная собака, в три раза большая, чем полицейский, который держит ее за поводок, бросается на крошечную негритянскую девочку. На боку пса кто-то написал углем «собака», а на полицейском — «скотина».

Около церкви — чахлый скверик. Три скамейки образуют треугольник. Сидят старик негр, парень с обезьянкой на плече, молодые женщины. О чем-то беседуют два священника — белый и черный. Я сажусь рядом.

— Я не стал счастливее оттого, что имею право пойти в кино вместе с белыми, — продолжает парень разговор со стариком, видимо, прерванный моим появлением. — Прежде чем пойти в кино, я должен что-то иметь в желудке и в кармане, правильно? А когда я буду иметь? Тогда, когда у меня будет работа. Правильно? А работы мне не обещают. Чтобы дать тебе работы, говорят боссы, нужно отнять ее у белого. Понимаешь, что получается, отец?

— Ну вот, женился он в Европе на белой, — рассказывает молодая негритянка соседке по скамейке, — а их часть переводят в штат Джорджия. Как же он с белой женой в Джорджию поедет? Ведь там смешанные браки запрещены законом. За связь с белой женщиной негру полагается веревка…

— Они говорят белым: «Негры хотят отнять у вас работу», — продолжает парень, — а неграм они говорят: «Белые не хотят делиться с вами работой». Это чтобы мы ненавидели друг друга. Понимаешь, что получается, старик?

Желтый прошлогодний лист срывается с дерева и падает на морду обезьянки. Она визжит и скалит зубы. Я встаю и иду дальше. Прямо на тротуаре прислоненные к стене дома четыре больших детских портрета в траурных рамках. Это девочки, убитые в Бирмингеме. Слепой негр в выцветшей форме американского солдата играет на скрипке что-то печальное. На груди слепого два ряда орденских планок.

Я сворачиваю в боковую улицу. Тяжелый запах ударяет в нос. Это запах гниющих отбросов, человеческого пота и дешевого виски. Это запах нищеты. Сперва кажется, что улица пустынна, но через минуту я замечаю, что на ступеньках, на подоконниках, в дверях стоят и сидят негры. Они молча смотрят: что привело сюда белого человека?

Кто-то трогает меня за плечо. Обернувшись, я вижу трех белых полицейских.

— Что-нибудь потерял здесь, приятель? — насмешливо спрашивает один из них. — Ах, просто гуляешь? Ничего себе, выбрал место для гулянья! Когда стемнеет, я не дам и цента за твою жизнь…

Я возвращаюсь к станции метро.

У деревянного барьера на разрытой мостовой зажгли сигнальные плошки, в которых горит масло. Пламя тревожно стелется по земле. Черные круглые плошки похожи на бомбы террористов.

В сумерках слышится веселый лай щенка и крики мальчишек: