Тысяча и одна ночь. Том XI - [14]

И он произнёс такие стихи:

«Не делай меня, о царь, – Аллах тебя выкупит! –

Просящим убежища у жара от пламени,

Суаду верни тому, кто горестен и смущён

И утром и вечером рыдает и помнит,

Оковы с меня сними, отдай её, не скупясь,

И если ты сделаешь – того не забуду».

И потом он сказал: «Клянусь Аллахом, о повелитель правоверных, если бы ты отдал мне все, чем ты управляешь в халифате, я бы не взял этого за Суаду!»

И он произнёс такой стих:

«Не любит душа никого – лишь Суаду,

Любовь к ней мне воздухом стала и пищей».

И Муавия сказал ему: «Ты признаешь, что развёлся с нею, и Мерван признает, что он развёлся с нею. Мы дадим ей выбрать – если она изберёт другого, мы выдадим её за него, а если она изберёт тебя, то передадим её тебе». – «Сделай так», – сказал бедуин. И Муавия спросил: «Что ты скажешь, Суада – кто тебе милее: повелитель ли правоверных с его благородством, величием, дворцами, властью, богатством и всем, что ты у него увидела, или Мерван ибн аль-Хакам с его несправедливостью и жестокостью, или же этот бедуин с его голодом и бедностью?»

И Суада произнесла такие стихи:

«Вот этот, хотя бы был голодным, несчастным он,

Дороже, чем родичи, друзья и соседи,

Чем тот, кто в венце, и чем Мерван, его ставленник,

Чем все, кто и дирхемы собрал и динары».

И потом она сказала: «Клянусь Аллахом, о повелитель правоверных, я не такова, чтобы покинуть его из-за случайности времени и обмана дней. Ему принадлежит старая дружба, которой не забыть, и любовь, которая не износится, и мне всех достойнее терпеть с ним беды, как я вкусила с ним в радости».

И удивился Муавия её разуму, любви и верности и велел выдать ей десять тысяч дирхемов, и он отдал их бедуину, и тот взял свою жену и ушёл.

Рассказ о Дамре и его возлюбленной (ночи 693–695)

Рассказывают также[23], о счастливый царь, что Харун ар-Рашид однажды ночью томился бессонницей. И он послал за аль-Асмаи и Хусейном-аль-Хали и, призвав их, сказал: «Рассказывайте! И ты, о Хусейн, начинай». – «Хорошо, о повелитель правоверных, – ответил Хусейн. – В каком-то году спустился я в Басру, чтобы похвалить Мухаммеда ибн Сулеймана арРабии касыдой[24], и он принял её и приказал мне оставаться в Басре. И однажды я вышел на Мирбад[25] и выбрал путь по улице аль-Махалия, и поразила меня сильная жара. И я подошёл к большим воротам, чтобы попросить напиться, и вдруг увидел девушку, подобную качающейся ветви, с томными глазами, вытянутыми бровями в овальными щеками, и была она в рубашке гранатового цвета и плаще из Сана, и великая белизна её тела одолевала красноту её рубашки, из-под которой поблёскивали две груди, подобные гранатам, и живот, точно свёрток коптской материи со складками, похожими на свитки белой бумаги, наполненные мускусом. И на её шее, о повелитель правоверных, была ладанка из червонного золота, которая спускалась между грудей, а на блюде её лба был локон, подобный чёрной раковине, и брови её сходились, глаза были огромны и щеки овальны, а нос – с горбинкой, и под ним были уста, как кораллы, и жемчужные зубы, и благовония как бы одолели её. И была эта девушка смущена и растеряна и расхаживала в проходе дома, то уходя, то приходя, и ступала по печени влюблённых, и её ноги делали немым звон её ножных браслетов. И была она такова, как сказал о ней поэт:

Все частицы её прелестей нам

Присылают красоты образец.

И я преисполнился к ней почтения, о повелитель правоверных, и приблизился к ней, чтобы её приветствовать, и вдруг почувствовал, что и дом, и проход, и улица пропитаны запахом мускуса. И я пожелал ей мира, и она ответила мне неслышным голосом, с сердцем, сожжённым пламенем любви, и я сказал ей: «О госпожа, я – старик, чужеземец, и меня поразила жажда. Не прикажешь ли ты дать мне глоток воды, за который ты получишь небесную награду?» – «Отстань от меня, о старец, – ответила девушка, – мне некогда думать о воде и пище…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Шестьсот девяносто четвёртая ночь

Когда же настала шестьсот девяносто четвёртая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что девушка ответила: «О старец, мне некогда думать о воде и пище». И я спросил её: «По какой причине, госпожа?» – «Потому что я люблю того, кто ко мне несправедлив, и хочу того, кто меня не хочет, – отвечала девушка, – и при этом я испытана наблюдением соглядатаев». – «А разве есть, о госпожа, на всей шири земли кто-нибудь, кого ты хочешь и кто тебя не хочет?» – спросил я. И девушка сказала: «Да, и это из-за избытка вложенной в него красоты совершенства и чванства». – «А чего ты стоишь в этом проходе?» – спросил я, и девушка сказала: «Здесь его дорога, «и теперь ему время проходить». – «О госпожа, – спросил я её, – встречались ли вы когда-нибудь и вели ли беседу, которая вызвала эту тоску?»

И девушка тяжело вздохнула и пролила на щеки слезы, подобные росе, падающей на розу, и произнесла такие стихи:

«Мы были как пара веток ивы одной в саду, Вдыхали мы запах счастья, жизнь была сладостна, Но ветвь отделил одну нож режущий от другой – Кто видел, что одинокий ищет такого же?»

«О девушка, – спросил я, – до чего дошла твоя любовь к этому юноше?» И она отвечала: «Я вижу солнце на стенах его родных и думаю, что это – он сам, а иногда я внезапно его вижу и теряюсь, и кровь и душа убегают из моего тела, и неделю или две я остаюсь без ума». – «Прости меня, – сказал я, – я влюблён так же, как ты, мой ум занят любовью, и я похудел телом, и силы мои ослабли. Я вижу у тебя перемену цвета лица и тонкость кожи, которая свидетельствует о муках любви; да я как могла любовь не поразить тебя, когда ты находишься на земле Басры». – «Клянусь Аллахом, – отвечала девушка, – пока я не полюбила этого юношу, я была до крайности чванлива, прекрасная красотой я достоинством, и пленяла всех вельмож Басры, пока не пленился мной этот юноша». – «О девушка, – спросил я, – а что же вас разлучило?» – «Превратности судьбы, – отвечала девушка, – и моя история с ним удивительна. В день Нейруза