Тысяча и одна ночь. Том VII - [51]

«Иду я, испуганный беседой с любимою,

Походкою низкого, двух львов увидавшего.

Покорность – мой меч, и сердце в страхе, влюблено? –

Страшны мне глаза врагов, глаза соглядатаев.

И к девушке я вхожу, что в неге воспитана,

Похожей на лань холмов, дитя потерявшую».

«Ты отлично спела, о невольница! – сказал халиф. – Чьи это стихи!» – «Амра ибн Мадикариба аз-Зубейдй, а песня – Мабада»[47], – отвечала невольница. И аль Мамун, Абу-Иса и Али ибн Хишам выпили, а потом невольницы ушли, и пришли ещё десять невольниц, и на каждой из них быля шёлковые, йеменские материи, затканные золотом. И они сели на скамеечки и стали петь разные песни, и аль-Мамун посмотрел на одну из невольниц, подобную лани песков, и спросил её: «Как твоё имя, о невольница?» И невольница отвечала: «Моё имя Забия, о повелитель правоверных». – «Спой нам, о Забия», – сказал аль-Мамун. И девушка защебетала устами и произнесла такие два стиха:

«Девы вольные, что постыдного не задумали –

Как газелей в Мекке ловить их нам запретно.

За речь нежную их считают все непотребными,

Но распутничать им препятствует их вера».

О А когда она окончила свои стихи, аль-Мамун сказал ей: «Твой дар от Аллаха…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Четыреста шестнадцатая ночь

Когда же настала четыреста шестнадцатая ночь, она оказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что, когда невольница кончила декламировать, аль-Мамун сказал ей: «Твой дар от Аллаха! Чьи это стихи?» – «Джерира, – ответила девушка, – а песня – ибн Сурейджа»[48].

И аль-Мамун и те, кто были с ним, выпили, и невольницы ушли. А после них пришли десять других невольниц, подобных яхонтам, и на них была красная парча, шитая золотом и украшенная жемчугом и драгоценными камнями, и были они с непокрытыми головами. И они сели на скамеечки и стали петь разные песни, и аль-Мамун посмотрел на невольницу среди них, подобную дневному солнцу, и спросил её: «Как твоё имя, о невольница?» – «Моё имя Фатии, о повелитель правоверных», – отвечала она. И халиф сказал ей: «Спой нам, о Фатин». И она затянула напев и произнесла такие стихи:

«Подари мне близость – ведь время ей пришло теперь,

Достаточно разлуки уж вкусила я.

Ты тот, чей лик все прелести собрал в себе,

Но терпение я покинула, на него смотря,

Я жизнь свою истратила, любя тебя,

О, если бы за это мне любовь иметь!»

«Твой дар от Аллаха, о Фатин! Чьи это стихи?» – спросил халиф. И девушка отвечала: «Ади ибн Зейда, а песня – древняя». И аль-Мамун с Абу-Исой и Ал и ибн Хишамом выпили. Затем эти невольницы ушли, и пришли после них десять других невольниц, подобные жемчужинам, и была на них материя, шитая червонным золотом, а стан их охватывали пояса, украшенные драгоценными камнями. И невольницы сели на скамеечки и стали петь разные песни. И аль-Мамун спросил одну из невольниц, подобную ветви ивы: «Как твоё имя, о невольница?» И девушка отвечала: «Моё имя Раша, о повелитель правоверных». – «Спой нам, о Раша», – сказал халиф. И девушка затянула напев и произнесла такие стихи:

«Как ветвь, темноглазый, тоску исцелит,

Газель он напомнит, коль взглянет на нас.

Вино я пригубил» ладит его в честь,

И чашу тянул я, пока он не лёг,

Со мною на ложе проспал он тогда,

И тут я сказал: «Вот желанье моё!»

«Ты отлично спела, о девушка, – воскликнул аль-Мамун, – прибавь нам!» И невольница встала и поцеловала Землю меж рук халифа и пропела такой стих:

«Она вышла взглянуть на пир тихо-тихо,

В одеянье, пропитанном духом амбры».

И аль-Мамун пришёл от этого стиха в великий восторг, и, когда девушка увидала восторг аль-Мамуна, она стала повторять напев с этим стихом. А после этого аль-Мамун оказал: «Подведите Крылатую!» И хотел садиться и уехать, и тут поднялся Али ибн Хишам и сказал: «О повелитель правоверных, у меня есть невольница, которую я купил за десять тысяч динаров, и она взяла все моё сердце. Я хочу показать её повелителю правоверных. Если она ему понравится и он будет ею доволен, она принадлежит ему, а нет пусть послушает её пение», – «Ко мне с нею!» – воскликнул, халиф, и вышла девушка, подобная ветви ивы, – у неё были глаза прельщающие и брови, подобные двум лукам, а на голове её был венец из червонного золота» украшенный жемчугом и драгоценными камнями, под которым была повязка и на повязке был выведен топазом такой стих:

Вот джинния, у неё есть джинн, чтоб учить её

Искусству разить сердца из лука без тетивы.

И эта невольница прошла, как блуждающая газель, и искушала она богомольного. И она шла до тех пор, пока не села на скамеечку…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Четыреста семнадцатая ночь

Когда же настала четыреста семнадцатая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что девушка прошла, как блуждающая газель, и искушала она богомольного. И она шла до тех пор, пока не села на скамеечку.

Когда аль-Мамун увидел её, он изумился её красоте и прелести, и Абу-Иса почувствовал боль в душе, и цвет его лица пожелгел и вид его изменился.

«О Абу-Иса, сказал ему аль-Мамун, – твой вид изменился». И Абу-Иса ответил: «О повелитель правоверных, это по причине болезни, которая иногда на меня нападает». – «Знал ли ты эту невольницу раньше?» – спросил это халиф. И Абу-Иса ответил: «Да, о повелитель правоверных, и разве бывает сокрыт месяц?» – «Как твоё имя, девушка?» – спросила аль-Мамун. И невольница ответила: «Моё имя Куррат-аль-Айя, о повелитель правоверных!»