Тысяча и одна ночь - [50]

Когда онемел браслет на каждой из рук её.

Захочет браслет ножной серьгу лобызать её —

И все в ней сокрытое предстанет очам любви,

Меня за любовь хулят, не зная прощения,

Что пользы от глаз, когда они не прозорливы?

Хулитель, позор тебе, ты несправедлив ко мне!

Все взоры склоняет вниз краса газеленочка».

А когда он кончил говорить стихи, везирь сказал царю: «О царь века и времени, до каких пор будешь ты сидеть подле твоего сына, удалившись от войск? Быть может, нарушится порядок в твоём царстве, так как ты удалился от вельмож царства. Разумный, когда на его теле разнообразные раны, должен лечить опаснейшую из них, и, по моему мнению, тебе следует перевести твоего сына отсюда во дворец, выходящий на море, и ты будешь удаляться туда к своему сыну. А для дивана и для выезда ты назначишь во всякую неделю два дня – четверг и понедельник, и станут входить к тебе в эти дни эмиры, везири, придворные и вельможи царства, и остальные воины и подданные, чтобы изложить тебе свои дела, и ты будешь исполнять их нужды, судить их, брать и отдавать, и приказывать и запрещать. А остаток недели ты будешь подле твоего сына Камар-аз-Замана и останешься в этом положении, пока Аллах не пошлёт тебе и ему облегчения. О царь, берегись превратностей времени и ударов случая, разумный всегда настороже. А как хороши слова поэта:

Доволен ты днями был, пока хорошо жилось,

И зла не страшился ты, судьбой приносимого,

Ночами ты был храним и дал обмануть себя,

Но часто, хоть ночь ясна, случается смутное.

О люди, пусть будет тот, кому благосклонный рок

Лишь помощь оказывал, всегда осторожен!»

Услышав от везиря эти слова, царь счёл их правильным и полезным для себя советом, и они произвели на него впечатление. Он испугался, что нарушится порядок в его царстве, и в тот же час и минуту поднялся и приказал перевести своего сына из этого места во дворец, выходящий на море.

А этот дворец был посреди моря, и туда проходили по мосткам шириной в двадцать локтей. Вокруг дворца шли окна, выходившие на море, и пол в нем был выстлан разноцветным мрамором, а потолок был покрыт разными прекраснейшими маслами и разрисован золотом и лазурью.

И Камар-аз-Заману постлали во дворце роскошную шёлковую подстилку и вышитые ковры, а стены в нем покрыли избранной парчой и опустили занавески, окаймлённые жемчугами. И Камар-аз-Замана посадили там на ложе из можжевельника, украшенное жемчугами и драгоценностями, и Камар-аз-Заман сел на это ложе, но только от постоянных дум о девушке и любви к ней у него изменился цвет лица, и его тело исхудало, и перестал он есть, пить и спать и сделался точно больной, который двадцать лет болен.

И его отец сидел у его изголовья и печалился о нем великой печалью, и каждый понедельник и четверг царь давал разрешения эмирам, придворным, наместникам, вельможам царства, воинам и подданным входить в этот дворец, и они входили и исполняли обязанности службы и оставались подле него до конца дня, а затем уходили своей дорогой. А царь приходил к своему сыну в тот покой и не расставался с ним ни ночью, ни днём и проводил таким образом дни и ночи.

Вот что было с Камар-аз-Заманом, сыном царя Шахрамана. Что же касается царевны Будур, дочери царя аль-Гайюра, владыки островов и семи дворцов, то когда джинны принесли её и положили на её постель, она продолжала спать, пока не взошла заря. И тогда она проснулась от сна и седа прямо и повернулась направо и налево, но не увидела юноши, который был в её объятиях, и сердце её взволновалось, и ум покинул её.

И она закричала великим криком, и проснулись все её невольницы, няньки и управительницы и вошли к ней, и старшая из них подошла к царевне и сказала: «О госпожа моя, что такое тебя постигло?» И Будур ответила ей: «О скверная старуха, где мой возлюбленный, прекрасный юноша, который спал сегодня ночью у меня в объятиях? Расскажи мне, куда он ушёл».

И когда управительница услышала от неё эти слова, свет стал мраком перед лицом её, и она испугалась гнева царевны великим страхом. «О госпожа моя Будур, что Это за гадкие речи?» – спросила она. И Ситт Будур воскликнула: «О скверная старуха, где мой возлюбленный, красивый юноша, со светлым лицом, изящным станом, чёрными глазами и сходящимися бровями, который спал подле меня сегодня ночью, с вечера и пока не приблизился восход солнца?» – «Клянусь Аллахом, – ответила управительница, – я не видела ни юноши, ни кого другого. Ради Аллаха, о госпожа, не шути таких шуток, выходящих за предел, – не то потому, что гибнут наши души. Может быть, эта шутка дойдёт до твоего отца, и кто тогда вызволит нас из его рук…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Сто девяносто третья ночь

Когда же настала сто девяносто третья ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что управительница сказала госпоже Будур: „Ради Аллаха, о госпожа, не шути таких шуток, выходящих за предел, – может быть, эта шутка дойдёт до твоего отца, и кто тогда вызволит нас из его рук?“ Но царевна Будур сказала ей: „Юноша ночевал подле меня сегодня ночью, и он лучше всех людей лицом“, а управительница воскликнула: „Да сохранит Аллах твой разум! Никто не ночевал подле тебя сегодня ночью“.