Тысяча и одна ночь (Княжна Тараканова) - [15]

Бог знает, чего больше — милосердия или жестокости — было в том, что граф Алексей Григорьевич продолжал поддерживать в душе Шахерезады надежды на его любовь и наилучший исход. Скорей всего, о ее душе он мало думал. Ему было главное доставить в Петербург в целости и сохранности ее тело. Зная «отважную и отчаянную натуру» своей бывшей любовницы, он опасался, что Шахерезада решится наложить на себя руки. И решил подать ей надежду на освобождение, заставить жить — ведь Екатерина желала видеть самозванку живой!

Кроме всего прочего, Орлов знал, что его любовница больна чахоткой. Поэтому он приказал Грейгу взять на борт особого врача, который должен был заботиться о здоровье пленницы. Далее он велел доставить на корабль порядочный запас книг, которыми Шахерезада могла развлечься в долгом пути. Опасаясь за здоровье и самочувствие драгоценной добычи, граф Алексей Григорьевич более всего беспокоился о том, чтобы она не сбежала. Он-то знал ее увертливость, проворство и непостижимую способность выворачиваться из самых неожиданных силков. Поэтому Грейгу было предписано стеречь Шахерезаду с особым тщанием при заходе в иностранные порты, ну а прибыв в Кронштадт, никому не выдавать ее, лишь человеку, который привезет именной указ императрицы с ее собственноручной подписью.

Между тем в Ливорно стало известно, что принцесса Елизавета арестована на русском флагмане и содержится там. Какие-то любопытные умудрились подобраться к кораблю на лодках и видели в окно каюты исполненное отчаяния лицо красавицы. Слухи в городе множились, общество возмущалось: поступок графа Орлова считался предательством. Да он и был таковым, строго говоря…

Однако графа Алексея Григорьевича в данную минуту меньше всего заботило его международное реноме. Кое-что оставалось еще не сделанным.

Корабль с арестованной принцессой еще стоял на рейде Ливорно, а Орлов отправил в Пизу доверенного человека, чтобы забрать бумаги и вещи бывшей графини Селинской. Трое слуг Шахерезады отказались выдать ее имущество, прежде чем услышат ее личное повеление.

— Ну что ж, извольте, — покладисто сказал человек Орлова и отправил этих слуг в Ливорно, где они были немедленно арестованы. Переписка Шахерезады была изъята и отправлена в Петербург. Екатерина и фельдмаршал Голицын внимательно изучили ее, чтобы быть готовыми к допросам самозванки.

Кстати, среди бумаг, изъятых у Чарномского, были почти все важнейшие документы Барской конфедерации. То есть Орлову одним ударом удалось убить двух зайцев: обезвредить самозванку и нанести серьезный урон планам польских мятежников.

Курьером, который, опережая корабль Грейга, ринулся из Италии в Россию, везя письма и прочие бумаги самозванки, был Иван Христенек. Он очень спешил доставить императрице донесение о благополучном завершении операции «Коварство и любовь».

Надо сказать, что Христенек вез черновое донесение. Орлов опасался, как бы курьера не перехватили в дороге. Оригинал граф Алексей Григорьевич решил привезти в Санкт-Петербург собственноручно.

Между тем 23 февраля адмиральский корабль с арестованной принцессой Елизаветой на борту ушел из Ливорно и взял курс на север. Почти тотчас уехал в Россию и Орлов — по суше. Оставаться в Италии ему было небезопасно. Он отправил императрице донесение, что слагает с себя командование эскадрой ради спасения собственной жизни, ибо у него были все основания опасаться яда иезуитов, которые очень неистовствовали по поводу ареста той, к которой они старательно подбирались, или ножа какого-нибудь влюбленного в принцессу фанатика.

…В пути она все еще была спокойна. Вес еще верила, что в каком-то из портов, скорее всего в Англии, где должен будет остановиться корабль, чтобы пополнить запасы воды и продовольствия, граф Алексей Григорьевич ворвется на судно и спасет свою любезную. Однако остановка в Плимуте была очень краткой. Орлов не появился… более того, именно после этого Грейг перестал делать хорошую мину при плохой игре и изображать из себя доброго дядюшку. Наверное, именно он обмолвился, что и граф Орлов отнюдь не достоин того лаврового венца и нимба, которыми продолжала увенчивать его принцесса. И перед Шахерезадой внезапно, жестоко, без прикрас открылось близкое будущее: Сибирь, вечное заточение, а может быть, и смерть.

Она впала в бешенство… но припадок сменился полным бессилием, обмороком, да столь долгим, что стали опасаться, что она никогда уже не придет в чувство.

Да, Шахерезада хотела бы погрузиться в вечное беспамятство! Ведь неизвестно, что ей было тяжелее перенести: страшное будущее или осознание того, что ее предал возлюбленный, что каждое его слово о любви было ложью — ложью изначальной, ложью тщательно продуманной и, может статься, отрепетированной перед зеркалом. Совершенно так же, как Шахерезада когда-то репетировала свои сказки «Тысячи и одной ночи»…

О Dio mio!

Ее, бесчувственную, вынесли на палубу, надеясь, что свежий воздух приведет ее в чувство. Так и случилось. Едва очнувшись, она огляделась — и вдруг кинулась к борту, чтобы спрыгнуть в море. Шахерезаду едва успели поймать, а чтобы удержать эту хрупкую женщину, понадобилось несколько человек. Она сдалась лишь потому, что снова лишилась сознания.