Тысяча и один мужчина - [27]

— Так вот где я свой дневник потеряла! Я думала… — Она отвела взгляд и взялась за приборы. — Что ж, не важно. Пусть будет так. Сжег так сжег. Я сама хотела то же самое сделать.

Маргарет с видимым равнодушием кивнула и принялась за мясо по-французски. Артур тоже отрезал кусок, прожевал. Еда показалась ему лишенной вкуса. Он отодвинул тарелку.

— Я не случайно твои записи сжег.

Маргарет даже не подняла головы, делая вид, что полностью поглощена едой.

— Я рассердился. Ты хотела написать о мужчинах… Но кроме старого актера и прочих случайных личностей — никого.

— Почему ж случайных? Я люблю и Моцарта, и Байрона, и Пирс Броснан мне нравится…

— Ты хотела написать о своих тысяче и одном мужчине, — напомнил он.

Она фыркнула.

— Увы, я сбилась на второй сотне.

— Двести? Не много ли будет для двадцатишестилетней женщины? — недовольно буркнул он. И тут же с деланым равнодушием произнес: — Можешь мне назвать хотя бы с десяток? Кто был у тебя первым? — Его голос дрогнул.

— Первым? — Маргарита прищурилась, будто вспоминая. — Дай подумать. Ах да. Мой первый мужчина. Самый-самый первый…

— Ну не тяни.

— Отчего ж не рассказать… — Она промокнула губы салфеткой и, подняв глаза к потолку, начала: — Думаю, моим первым мужчиной был мистер, мистер… — Она сделала вид, что вспоминает. — Вот это да! Я не знаю имени своего первого мужчины. — На ее лице появилась озорная, дразнящая и вместе с тем нежная улыбка. — Ну и черт с этим именем. Кем он был? Парень из колледжа? Победитель конкурса на лучшее сочинение или форвард сборной по футболу?

— Ну нет, Кирк и Слейк где-то в третьем десятке.

— Марго! Будь серьезной. Ну пожалуйста, — произнес он голосом попрошайки.

— Тебе так важно это знать? Зачем? — Ее брови выгнулись дугой. И вдруг она рассмеялась. — Под номером один у меня значится врач, что принимал у мамы роды.

— Это не считается, — остановил он ее поспешно.

Она снова рассмеялась.

— Как так не считается! Это были первые мужские руки, что обняли меня. Наверняка чистые, крепкие и уверенные. Где-то глубоко мое подсознательное чувствует его силу и заботу.

— Ну допустим, — в нетерпении согласился он. — Продолжай дальше.

— Потом я помню своего зубного врача. У него были ужасно холодные руки и бородавка на лбу.

Артур не мог скрыть нетерпения.

— Марго, ты не можешь быть серьезнее?

— Я серьезна, как никогда. Разве ты не хотел узнать о моей тысяче мужчин?

— Предположу, что в эту тысячу входят и почтальон, и садовник, и учитель по математике?

— Не по математике, по английской литературе. — В ее голосе явственно прозвучала насмешка. — У нас все девочки были влюблены в него. Наш литератор носил пиджак с кожаными заплатами на локтях, и от него пахло вишней. Он курил трубку и обожал Эдгара По. А еще меня очень любил наш булочник. После школы по дороге домой я забегала в маленькую пекарню, чтобы купить бабушке бубликов, а маме хлеба с тмином. Для меня мистер Сноу частенько оставлял чуть подгоревшие булочки и никогда не брал за них денег.

— Ну если ты об этой тысяче мужчин, — облегченно выдохнул Артур, — тогда мне понятно. Только почему ты ничего не написала… — Он хотел бы узнать об Оскаре, с которым Маргарет изменила ему в его отсутствие, но удержался. Разве имеет он право упрекать ее, если и сам не безупречен? Поколебавшись, он произнес: — Почему ты ничего не написала обо мне? Я всю тетрадь перелистал от первой страницы до последней. Ни одного упоминания. Неужели я не удостоился хоть небольшого упоминания в твоем списке?

— Для тебя я завела отдельную тетрадку, — сказала она задумчиво и отвела взгляд.

Артур вспомнил, как, не глядя, разорвал и кинул в печь тонкую тетрадь.

— О боже, я ее сжег! — ужаснулся он, воскрешая в памяти картину, как огонь пожирает страницы тонкой тетради. — В доме было холодно. Жидкости для розжига я не нашел, взял что под руки попалось, — начал оправдываться он. — Я не знал, что в той тетради были твои записи. Я сжег тонкую тетрадь, не читая.

— Ну и ладно. Вообще, читать чужой дневник, как и чужие письма, дурной тон. Разве тебя об этом никто не поставил в известность? — Маргарет подняла глаза — будто пепел осел на радужной оболочке. — Мое прошлое рассыпалось в прах, — с легкой иронией произнесла она.

— Я понимаю, что не должен был совать нос в твои записи, но, прости, не удержался. Зато из твоего дневника я хоть немного узнал о твоих родных. У тебя была замечательная бабушка. Я прочитал, что она в войну потеряла всех своих родных. Так? Ты ее очень любила?

Глаза Маргарет подернулись пеленой воспоминаний.

— Моя бабушка — это чудо. Благодаря ей я стала тем, кем стала. Она учила меня читать, давала первые уроки музыки. Никто мне не был роднее.

— Почему ты так мало рассказывала мне о своих близких? Почему не познакомила меня ни с бабушкой, ни с матерью?

Маргарет пожала плечами.

— Бабушки уже к тому времени не было в живых, а мама… Я тебя очень любила, — сказала она как-то отстраненно. — Ты для меня был идеал, почти небожитель. А матери своей я стеснялась. Леди Сэридан и моя матушка… — Голос ее внезапно задрожал. — Ты же свою мать боготворил, а моя — полная ей противоположность. Твоя — потомственная аристократка, моя заштатная артистка. Святая и блудница. К тому же моя мать давно покинула пределы Великобритании. Она вышла замуж и уехала в Канаду. Мы и раньше не были с ней близки, меня воспитывала бабушка, а теперь и подавно. Открытка на Рождество — самый большой подарок.