Тысяча дней в Венеции. Непредвиденный роман - [22]

На следующий день мы купили замечательное кружевное покрывало цвета слоновой кости в мастерской неподалеку от Кампо Сан-Барнаба. Неся наше сокровище в руках, мы через несколько ярдов повернули за угол и подошли к барже, плавучему овощному рынку, который в течение семисот или восьмисот лет, в том или ином виде, покачивался у Фондамента Джерардини каждый день. Мы купили килограмм персиков. Кружева и персики, рука моего спутника. Что еще нужно для счастья. Я вспоминала нашу вечернюю прогулку, пока драпировала и крепила ажурную ткань над кроватью, тщательно расправляя падающую волнами на спинку кровати материю. Получился baldacchino, полог. Теперь у нас был будуар.

Ваза синего кобальтового стекла, которую я нашла под раковиной, великолепно смотрелась с побегами форзиции, купленными у цветочницы на imbarcadero, дебаркадере. Экстравагантная квадратная пепельница размером с большое блюдо, такого же синего оттенка, теперь была занята артишоками на толстых длинных стеблях и лимонами, покачивающимися на зеленых веточках. Сливы сорта «рейна клод», цвета молодой травы, устроились в корзинке, которая отправлялась с Мадейры в Нью-Йорк, Калифорнию, Миссури и наконец очутилась в Италии. Там, где раньше лежали поломанные пыльные модели самолетов и громоздились залежи старых номеров «Gazzetta dello Sport», за вымытыми до скрипа стеклами выстроились в аккуратном порядке книги. Я вставила в серебряные рамки около двадцати фотографий и расставила их на заново натертой воском и отполированной крышке старинного сундука из сосны, который Фернандо называл cassapanca. Он рассказал, что его отец привез сундук из Мерано, города на границе с Австрией, где семья жила, когда родился Фернандо.

Мою любовь к тканям похоронят вместе со мной. Обивочный материал имеет для меня большее значение, чем сама мебель. Отобрав семейные реликвии и старинные вещицы, требующие реставрации, я решила, что сделаю все не хуже, чем если бы у меня была возможность пригласить специалиста из «Итан Аллен». Я решительно отправилась на рынок Лидо, открытый по средам. Я купила рулон узорчатой бежевой обивочной ткани, которой без подгиба хватит, чтобы согреть черный кожаный диван.

Рулон сливочного шелка-сырца я отобрала для обивки разностильных стульев. Обеденный стол из стекла и металла накрылся белым льняным постельным покрывалом, концы которого были завязаны толстыми узлами вокруг ножек. Коллекцию грузинских подсвечников, натертых до блеска, я поставила в середину. Я нашла удачные места для своих любимых старых подушек, с которыми не смогла расстаться в Сент-Луисе. Лампочки, более уместные в операционной, сменились на создающие более интимную атмосферу и ароматизированные свечи, расставленные повсюду. Солнечный свет днем, искусственное освещение вечером: электрический свет не должен быть избыточным. Я была на верху блаженства, мой герой привыкал с трудом.

Фернандо фактически побелел, как снег, когда я продемонстрировала ему свежевымытые стены в спальне. Он кричал, что стены в Венеции можно мыть только осенью, когда воздух относительно сух, в противном случае нас ждет нашествие страшной черной muffa, плесени, которая будет разрастаться и разрастаться. Тоже мне, проблема, решила я. И мы по очереди, стоя на стремянке, сушили поверхности моим феном.

Он оплакивал горшки с засохшими растениями, которые я выставила на террасу рядом с канистрами краски.

— Non sono morte, sono solo un po’addormentate. Они не погибли; они только спят.

— Верю тебе на слово, ты наверняка представляешь, как они выглядели, — ворчу я, возвращая горшки в спальню и обрезая сухие листья с безжизненных стеблей. Я пришла к выводу, что иногда очень удобно высказаться на языке, который возлюбленному понятен не до конца.

Белый коврик из Сардинии скрыл выщербленные полы в ванной, а старое зеркало в красной пластмассовой рамке, висевшее над раковиной, мы поменяли на старинное, таинственно мерцающее в причудливом багете, купленное у Джанни Кавали на Кампо Санто-Стефано. Он уговорил нас приобрести два подсвечника сусального золота, в виде лилий на тонких, покрытых листвой стеблях, чтобы повесить с двух сторон зеркала, хотя там не проведены электрические провода.

— Просто прикрепите их к стене и вставьте свечи, — посоветовал антиквар, и мы его послушались.

Атмосфера квартиры неуловимо изменилась, ушло ощущение бесприютности, печали. Мы согласились друг с другом, что теперь это больше похоже на загородное поместье или коттедж, чем на апартаменты. Я начала называть наше обиталище «дачей», и Фернандо нравилось. Мы создали очень личное пространство, где можно было разговаривать и думать, есть и пить, отдыхать, заниматься любовью. Каждый день Фернандо три-четыре раза обходил всю квартиру, недоверчиво рассматривая, касаясь поверхностей и предметов, и в его полуулыбке все яснее читались нотки одобрения.

Терзаемая любопытством, однажды вечером тролль позвонила в дверь, размахивая как предлогом только что пришедшей почтой.

— Posso dare un occhiata? Можно глянуть хоть одним глазком?

Ее возбужденное щебетание льстило Фернандо.

— Ma qui siamo a Hollywood. Brava, signora, bravissima. Auguri, tanti auguri. Ну, просто как в Голливуде. Браво, синьора, брависсимо. Счастья, как можно больше счастья, — тараторила она, удирая вниз по лестнице.