Тяжкие повреждения - [33]

— Так, — говорит тот полицейский, что помоложе, проверяя диктофон и сурово глядя на Родди, как бы говоря: хватит дурака валять. — Теперь твоя очередь рассказывать. Начиная с полудня. Все, что ты делал. Шаг за шагом. Если съел бутерброд с ветчиной, и об этом рассказывай. В подробностях: с горчицей или без, с черным или белым хлебом. Понял? Каждый шаг.

Они предъявили ему обвинение? Есть какая-то разница между тем, просто тебя задержали или предъявили обвинение, но он не совсем знает, в чем она, и не совсем точно помнит, что ему говорили. Но для этого, он так думает, отец и нанял адвоката, чтобы он разбирался с такими вещами; только когда Родди на него смотрит, пытаясь получить какую-то подсказку, что делать, тот просто кивает. Серьезный дядька, немолодой, худой, не очень хорошо пострижен. Не выглядит он преуспевающим, вот что думает Родди.

И не выглядит счастливым оттого, что Родди — его клиент. Сочувствующим не выглядит. Непохоже, что Родди ему нравится и что ему вообще есть дело до того, что с ним будет.

Блин, если его адвокат так себя ведет, то что говорить об остальных? Он в этом городе больше на улицу выйти не сможет. Все будут шептаться, глазеть, будут как этот коп, который его уродом зовет. Бояться будут. Вооруженный грабитель.

Опять он забыл. Можно подумать, он будет и дальше ходить по городу. Это бабушке придется, и отцу тоже.

И Майку?

Ладно, он им расскажет шаг за шагом, что сегодня делал. Когда доберется до ужина, до того, как быстро поел, встал из-за стола и поднялся в свою комнату, что-нибудь придумает, как он попал из комнаты сразу в поле, не заходя в «Кафе Голди». Что они могут доказать?

Да, наверное, все. Кроме Майка есть тот мужик в дверях. Муж.

Может, и та женщина. Господи, он надеется, что и она.

Он озирается по сторонам, видит только мужчин, серые стены и яркий свет. Выхода нет, отсюда не выбраться. Трое мужчин напрягаются. Он чувствует, как их мышцы заполняют все больше места в комнате.

Думай. Думай.

Ладно, думает он, пошло бы оно.

Пошло бы оно, и все. Плевать, что там говорит Майк, нет никаких причин топить еще кого-то в дерьме, Родди не сволочь. Ему очень хочется не быть сволочью, что-то говорит ему, пусть только ему, что он не совсем сволочь.

Такое впечатление, что он не один, а два или три человека. Один смотрит на все как будто сверху, из угла или сбоку, другой сидит на жестком металлическом стуле посреди комнаты.

Тот, кому повезло, как они и планировали, спит у себя в комнате, ему тепло, хорошо и не страшно.

— Рассказывай, — говорит тот полицейский, что постарше.

— Ты не обязан, — говорит адвокат, хотя до этого кивал, похоже, он тоже хочет, чтобы Родди заговорил. Уже поздно. Ему, наверное, домой хочется.

Ладно, выхода нет. Молчать можно до посинения, это не поможет. И он начинает. Ему кажется, что он говорит понятно, по порядку рассказывает, что случилось за день, шаг за шагом. Он внимательно следит за тем, чтобы не сказать лишнего, но ему кажется, что это не он говорит. Его собственный голос слегка жужжит у него в ушах. Он как пьяный, только это страшнее. Пьяный, он обычно хочет спать, а сейчас он не спит, просто он разделился на того, кто говорит, и того, кто слушает. И еще одного, которого не поймали. Странно.

Может, он с ума сошел.

Может, нужно было с моста спрыгнуть.

Сейчас уже поздно.

Он даже рассказывает, что у них было на ужин: была свиная отбивная с картофельным пюре и горошком. Время от времени один из полицейских прерывает его и спрашивает:

— В котором часу это было?

Или:

— Когда ты выбросил ружье из окна своей комнаты, откуда ты знал, что тебя никто не видит?

Или еще:

— За какой куст ты зашел, чтобы спрятать ружье в штанину?

Но в основном он просто рассказывает.

Нужно быть осторожнее, когда доберешься до кладовки в «Кафе Голди». Например, нельзя говорить о том, что он просвистел мотив из «Хорошего, плохого, злого», нужно сказать, что Майк сначала ему обрадовался, думал, что он просто так заглянул, а потом испугался, увидев ружье. Нужно так все рассказать, как будто Майк на самом деле мог его испугаться.

— Я не знаю, что он подумал. Но похоже, он боялся, что я в него правда выстрелю.

— А ты бы выстрелил?

Родди чувствует, что пожимает плечами.

— Не знаю.

— Он сам хотел отдать тебе деньги?

— Не знаю. До этого не дошло. Я просто видел, что он расстроен.

Это, как ему кажется, лучшее, что он может сделать для Майка. Интересно, а что Майк для него делает? Хотя что он может сделать? Даже если бы он хотел, Родди ему все равно не вытащить.

Просто интересно, насколько Майк этого хочет.

— А потом?

Он видит, как расширяются глаза Майка, и тут же слышит, как открывается дверь. Он снова поворачивается. Слышит колокольчик, видит лицо женщины, с которого страх стер всякое выражение. Видит синий костюм, помятый на бедрах. Она поворачивается, а его руки, переставшие быть частью тела, не подчиняющиеся мозгу, поднимают ружье. Палец предательски напрягается.

— Я не хотел, — кричит он. — Это случайно.

Случайно не совсем верное слово. Он просто не может найти нужное. Просто:

— Нет, правда, так не должно было получиться. Она меня напугала, я просто дернулся. Я даже стрелять не умею по-настоящему. Я не знал. Я не хотел.