Тяжелый дивизион - [4]

Поклонник был взбешен вероломством товарища и однажды, усидев в пивной бутылку пива, перочинным ножом ударил соперника в грудь. Андрей возмутился только тем, что нож был его собственный и порез испортил новую тужурку. В бой не вступил, считая гнев товарища до некоторой степени справедливым, а затем соперник исчез. Его видели с полной, прыщеватой курсисткой, одной из подруг Екатерины.

Сейчас в розовом кресле сидел перед Екатериной высокий, аккуратно причесанный, розовощекий студент с золотым пенсне, которое криво сидело на коротком носу. Совсем рыжие, но без огня, без искры, волосы казались мертвым париком. Золотое пенсне только подчеркивало чужеродность этого цвета. Студент говорил, слегка пришепетывая, и большие вялые губы его опадали складками во время речи.

— Конечно, лекция о театре? — спросил, смеясь, Андрей.

— Семен Николаевич был вчера на «Заложниках жизни».

— Хорошо?

— Чудесно! — Пенсне запрыгало на носу Семена Николаевича Куклина.

— Неужели у Сологуба могло получиться сценично?

— Тиме играла превосходно. Она резвилась и прыгала, как настоящая девочка в пятнадцать лет. А в последнем акте она преображается в настоящую belle femme. Тхоржевская создала роль. Лилит у нее не женщина — тень. Она танцевала…

— Да, но пьеса сама по себе хороша? Содержательна? — перебил Андрей.

— Пьеса, как тебе сказать… Не знаю. Она дает материал для игры.

— Что и требовалось доказать? Нет, брат. Я как-то так не могу. Мне нужно прежде всего содержание. А игра?.. Ну, игра тоже должна быть хороша. Но это не главное. Шекспира я могу смотреть и в Тмутаракани.

— А я не могу так, — спокойно сказала Екатерина.

— Вот и я, — обрадованный поддержкой, заявил Куклин.

— А за билетом стоял долго?

— Нет, ведь вещь идет уже давно. Я уже пятый раз.

— Мать родная! Впрочем, ты, вероятно, заболел бы без дежурств на рассвете в александрийских тамбурах.

— Мы с братом в очередь.

— Приходите, — сказала Екатерина. — Приходите все. Вчера с Дона пришла посылка. Еще не распечатывала. Няня пишет, сама готовила — значит, есть чем поживиться. Петр и Марина придут.

— Я вчера видел их в театре, — сказал Куклин, только они сидели внизу.

— Ну, Петр считает, что лучше пойти в театр один раз в месяц, но в партер, чем десять раз на галерку.

— Его финансы выдержали бы и чаще.

— Ему не так много присылают. Ведь их шесть братьев.

— Да, но и шестьсот десятин и заводик. Старшие братья уже инженеры.

— Он — барин, — сказал Зыбин.

— Да, но Марина не пойдет, у нее ни десятин, ни заводика нет, — вставила Екатерина. — А на его счет она никогда не согласится.

— Кто когда домой? — спросил Зыбин.

— Я скоро, — сказал Андрей. — Еще один зачет — и айда. Катюша тоже. Мы решили до Москвы вместе.

— А я задержусь, — сказал Куклин. — У нас в театральной школе занятия окончатся только в июле.

— Вы что же, по-прежнему и на математическом, и в театре? — спросил Зыбин. — Редкое совмещение.

— Видите ли, — сказал, поправляя пенсне, Куклин. — Мне остался год в университете. Нужно кончить, и родители требуют. А в театре я всей душой. Раньше я сам колебался. Теперь нет. Вероятно, я в театре и останусь, — сказал он с такой тенью налетевшей серьезности, как будто давал клятву в верности. — Ну, я пошел. — Он быстро поднялся и, попрощавшись, вышел.

— Знаешь, Катя, — вспомнил Андрей, — сегодня у нас в университете бой был. Городовых в коридор ввели с винтовками. Аресты пошли.

— Что ты? — встревожилась Екатерина.

— И я едва не попал. Мы стояли у двери. Нас затолкали.

— Из-за чего же это?

— Рабочие на каких-то заводах бастуют. За заставами были аресты в связи с забастовками. Вот наши эсеры и решили, что и им надо подать голос.

— Листки были подписаны эсдеками, — вставил Зыбин. — Я видел.

— Что ты видел? А впрочем, не все ли равно!

— Ах, как мы стали далеки от студенческой жизни, господа! — сказала Екатерина.

— Ну, не в этом студенческая жизнь.

— А в чем же? Еще три-четыре года назад так студенты не рассуждали…

— Другое поколение.

— Не знаю, но мне кажется, что наше поколение, наши сверстники просто беспринципны, — глубоко затянувшись, сказала Екатерина. — Среди нас общественно активные люди единицами. Им не удается влиять на массу. Они ушли в кружковщину. Дома, в провинции, я как-то совсем иначе представляла себе студенческую жизнь в столице.

— Петербург особенно поражает нас, южан, — поддержал Андрей. — Замкнутый, хмурый город. По улице только проходят. Спешат. Вежливы, холодны. Вот Киев, Одесса — там в каждом переулке клуб. Люди знакомятся на бульварах, в садах.

— Словом, виноваты город и время, — заметил Зыбин.

— А ты думаешь, город и время не влияют? — напустился на него Андрей. — Вот сообрази. Я кончил гимназию в Горбатове, а город этот в девятьсот пятом году прославился еврейскими погромами и еще тем, что наша гимназия единственная в округе не прекращала занятий ни на час. У нас за это все начальство и педагоги получили награды, а иные и в чины вышли. А вот Екатерина училась на Дону — как в заповеднике! Теперь время: в девятьсот пятом году нам по двенадцать лет было, а потом пошла полоса танцев, Санина, Вербицкой. Я часто чувствую за собой этакую общественную вялость. Вот у меня такое ощущение, как будто я не прошел еще настоящей жизненной школы…