Тяжелые дороги жизни - [6]

В феврале месяце 1938 года я пошел на прием к Надежде Константиновне Крупской, которая занималась решением детских проблем. Она внимательно выслушала меня и сказала: «У вас не решен самый главный вопрос — жилищный, который я решить не могу, поэтому вам следует обратиться к Михаилу Ивановичу Калинину, который является всесоюзным старостой и обладает большой государственной властью». Я поблагодарил ее и ушел, не теряя надежды.

Через неделю я с Зиной пошли на прием к М. И. Калинину; военный нас препроводил в кабинет М. И. Калинина, который нас очень любезно принял и, выслушивая нашу семейную трагедию, что-то записывал, а потом сказал: «Я вам сейчас конкретно ничем не могу помочь, ибо главный квартирный вопрос может решить только Н. И. Ежов, к которому я советую вам обратиться. Когда ваш квартирный вопрос будет решен, приходите ко мне, и я вас направлю учиться или работать, куда вы пожелаете, а пока опять присядьте, покушайте, и вот вам 50 рублей на семейные расходы». Об этом походе мы рассказали Борису Петровичу Могилевскому, после чего он нам сказал: «Вам М. И. Калинин дал единственный правильный совет, ведь без жилплощади вы ни на учебу, ни на работу не сможете поступить, так что надо добиваться приема к Н. И. Ежову».

Эти походы, обращения и ходатайства отнимали много времени, и это в какой-то степени отражалось на нашей учебе. Однако я знал, что под лежачий камень вода не течет, значит, нашу судьбу мы обязаны и должны решить только сами.

В марте 1938 года я пошел на Лубянку в дом НКВД и подал заявление на имя Наркома внутренних дел СССР Н. И. Ежова с просьбой вернуть нам квартиру. Мне дали бумагу с номером телефона, по которому я через неделю должен позвонить, и мне скажут, куда и в какое время прийти на прием к Н. И. Ежову. Когда через неделю я позвонил на Лубянку, мне сказали, какого числа, в какое время и куда я должен явиться на прием. В указанный день и время я явился на Лубянку, и военный меня проводил в кабинет Н. И. Ежова. Последний встал из-за письменного стола, поздоровался со мной за руку и сказал:

— Таких посетителей у меня пока не было, проходите, присаживайтесь и расскажите, какая беда вас заставила явиться к нам?

Я высказал причину своего визита к нему в связи с нашей семейной трагедией, он, внимательно слушая мой рассказ, стал что-то записывать, а потом вдруг спросил:

— Вы в какой школе и в каком классе учитесь?

Я ответил:

— Школа №207 Октябрьского района, в 9 «А» классе.

— А какая у вас оценка по русскому языку?

— Выше четверки у меня по русскому никогда не было. А в чем дело? При чем здесь оценка русского или другого языка?

— В том, молодой человек, что вы не умеете писать заявления.

— Николай Иванович, извините меня, но ведь в школе не учили писать заявления в разные учреждения.

— Ох, какой ты мудрый, ну ладно, я это между прочим спросил, а сейчас мы с тобой попьем чайку с бутербродами и пирожками, а потом продолжим нашу работу-беседу.

Принесли чай, пирожки и бутерброды, я с большим удовольствием покушал, а оставшуюся еду Николай Иванович Ежов попросил прислужника положить в пакет. На душе у меня стало как-то веселей, и мы продолжали беседу. Заканчивая беседу, Николай Иванович сказал:

— Я вам сейчас дам записку с номером телефона, именем и отчеством товарища, который занимается вашим вопросом. Но у меня к вам просьба: убедительно прошу, когда ваш вопрос будет решен, а он будет решен положительно, эту записку, с номером телефона и именем и отчеством, не забудьте сжечь.

— Я, Николай Иванович, как только этот вопрос ваш сотрудник решит, эту записку отдам ему, и пусть сам решает ее судьбу.

— Да ты действительно мудрый, вот тебе 50 рублей на расходы и пакет с бутербродами, что ты не доел; желаю тебе здоровья и благополучия.

Мы попрощались, и я ушел, сомневаясь в его обещании, так как после всех безвинных и бессудебных арестов доверие к сотрудникам НКВД было подорвано.

Как-то в апреле месяце 1938 года я пошел за хлебом в Филипповскую булочную, что на улице Горького. Зашел в булочную, увидел телефон-автомат и стал звонить товарищу Николаеву, который занимался нашим квартирным вопросом. Вдруг он мне говорит: «Езжайте сейчас на вашу квартиру». Я от радости забыл про хлеб и поехал на Новослободскую улицу, где мы жили. Поднялся на пятый этаж, а квартира наша опечатана. Пошел в домоуправление, захожу, а за мной следом заходит какой-то мужчина. Я подошел к столу, где сидит домоуправ товарищ Вахнов, и прошу его дать мне ключи от квартиры №96, где мы проживали. Вахнов встал из-за стола и взволнованным кричащим тоном сказал: «Ты откуда бежал, какие тебе ключи, жидовская морда?» Я оторопел, а стоящий сзади меня мужчина встал впереди меня и говорит домоуправу: «Кто вам дал право кричать на посетителей и нецензурно выражаться? Вы что кричите и оскорбляете молодого человека, вежливо обратившегося к вам со своей просьбой?» Домоуправ повышенным тоном ему заявил: «Это не ваше дело делать мне замечания, здесь я хозяин и без посторонних лиц разберусь с этим предателем». Оказалось, что мужчина, ставший впереди меня и сделавший замечание домоуправу, был сотрудник НКВД, он подошел поближе к столу домоуправа и, показав ему свое служебное удостоверение, спросил: «Вы кто такой, что так грубо себя ведете с посетителями?» Вахнов ответил: «Я домоуправ и несу личную ответственность за должный порядок в своем хозяйстве». Сотрудник НКВД на его ответ сказал: «Сейчас возьмите ключи от квартиры №96, пригласите двух дворников и пройдемте со мной и с этим молодым человеком в его квартиру, где вы и дворники будете понятыми». Мы подошли к квартире, сотрудник НКВД ее распечатал, открыл дверь, и мы все вошли в квартиру. Сотрудник осмотрел квартиру и посоветовал мне занять отдельную и самую большую комнату 18,5 м