Тяжелые бои на Восточном фронте - [61]

Глава 22 Новый год, 1944

На территории кадетской школы в Лихтерфельде находилась большая изящная вилла. Широкое, невысокое крыльцо, по сторонам украшенное горшками с красными и белыми петуниями, вело к стеклянным створчатым дверям, скрытым под аркадой из трех арок с закругленным верхом. Это была офицерская столовая и место частых офицерских собраний. Во время моего обучения в 1941 году я несколько раз выполнял там обязанности официанта, подавая гостям «сект» и коньяк. На офицерские собрания и вечеринки, которые зачастую длились до утра, не раз приглашались гости, очень известные в рейхе. Вообще, в начале войны многие амбициозные люди из разных слоев общества желали быть поближе к членам «Лейбштандарта», из рядов которых после нашей неминуемой победы будут выдвигаться руководители рейха. В подобных гостях никогда не было недостатка, особенно в такие дни, как Рождество или Новый год.

Хотя в училище было мало возможностей для личной жизни, тем не менее нашим офицерам разрешалось приглашать дам. Младшему унтер-офицерскому составу также разрешалось приглашать к себе подружек при условии, что они отметятся на вахте у главного входа. В нормальных обстоятельствах таким приглашенным разрешалось оставаться у тех, кто их пригласил, до полуночи, но на Новый год это время увеличивалось до часа ночи, чтобы все имели возможность попраздновать подольше. Приглашение девушки в казарму после разрешенного времени могло привести к разжалованию и к серьезному денежному штрафу.

Примерно к моему 20-летию, накануне Рождества 1943 года обмороженные участки моих ног начали болеть не на шутку. Малейшее прикосновение к любому предмету, случайное столкновение, которое могло произойти из-за того, что кожа потеряла чувствительность, вызывало ссадины и царапины, сопровождавшиеся выделением крови и желтоватой слизи. В условиях русской зимы все это переносилось тяжело, и я втайне был благодарен докторам, запретившим мне возвращаться на Восточный фронт.

Несколько дней я демонстрировал свое раздражение этим запретом, а затем решил нанести визит в госпиталь войск СС, располагавшийся на Унтер-ден-Эйхен, широкой, прямой улице, засаженной дубами, неподалеку от казарм Лихтерфельде.

Когда я появился в госпитале, в приемном покое сидел еще только один пациент – унтершарфюрер дивизии «Лейбштандарт». Когда я вошел, он встал и дружески протянул мне руку.

– Шимански, – представился он, глядя на меня своими блестящими озорными глазами.

– Бартман, – ответил я, в свою очередь пожимая его широкую ладонь. С плечами, широкими как шкаф, великан Шимански горой нависал надо мной.

– Я вас прежде никогда не видел, – заметил я.

Вообще-то моя фраза прозвучала довольно глупо, поскольку такой высокий человек выделялся даже в дивизии, куда специально набирались люди высокого роста.

– Я только что прибыл в Берлин, – сказал он своим громким глубоким голосом.

Ожидая доктора, мы обменялись с моим новым знакомым своими историями болезни. Он получил тяжелое ранение в живот на фронте в Италии, и сейчас у него оставались некоторые осложнения после этого, проявлявшиеся в том, что он мог неожиданно испортить воздух.

– Пуля разорвала мне кишки и перемотала их, словно пропеллер, – объяснил он.

Затем он прошел в кабинет и вышел из смотровой, размахивая листком бумаги.

– Вот! Получил разрешение пердеть в любом месте, в любое время! – засмеялся он, покидая приемный покой.

После внимательного обследования врач посоветовал мне полежать некоторое время в лазарете кадетского училища с тем, чтобы регулярно и, главное, вовремя менять повязки на ногах. В тот момент я еще очень слабо представлял себе, что это будет началом процедуры, которую придется проводить на протяжении всей моей жизни.

Так и получилось, что Новый год мне пришлось встречать в лазарете, и празднование в больничной столовой достигло своей кульминации в последние часы 1943 года.

Я же, думая уберечь медленно заживающие раны на ногах от случайных повреждений, решил провести ночь в постели и довольно скоро погрузился в глубокий сон. Проснулся я от толчка. Кто-то тряс меня за плечо.

– Тсс… это я, Шимански.

– А который час? – спросил я.

Шимански прижал палец к губам.

– Тсс, не так громко. У меня небольшая проблема. Одевайся, сейчас около трех утра.

Оказывается, он уже положил мою форму на спинку кровати. Еще не совсем придя в себя от неожиданного пробуждения, я натянул ее на себя и последовал за Шимански вверх по лестнице.

Когда мы вошли в помещение столовой, меня там ожидало потрясающее зрелище. Один из столов был накрыт меховой шубой, по углам стола горели свечи, и их дрожащий желтоватый свет озарял красивую молодую женщину, с грацией профессиональной модели раскинувшуюся на мехах. Она была совершенно обнаженной, из одежды на ней были только красные туфельки.

– Кто она? – спросил я.

– Одна актрисочка из киностудии в Бабельберге.

– Ей уже пора бы уходить.

– Знаю, но в этом и есть проблема. Как мы будем выходить из положения, Бартман?

Это «мы» окончательно меня разбудило.

– Вы сами в это вляпались, – зашипел я. – Кто ее сюда привел?

– Я…

– Где ее одежда?

– Не могу найти. Может, на ней и не было ничего, кроме этой шубы. Слушай, нам надо вывести ее отсюда, пока не появился дневальный, а то мы окажемся в полном дерьме.