Тяжелые бои на Восточном фронте - [27]

На меня уставилось множество удивленных лиц. В комнате, перед полыхающим очагом, в компании русских женщин, сидели мои товарищи. Раздетые до пояса, они давили вшей у себя в подмышках и на гимнастерках, щелчками отправляя их в огонь. А хозяева дома молча наблюдали за ними, и на их лицах ощущалась странная неловкость, как будто они за что-то уважали этих маленьких злобных вредителей. Товарищи, ненароком забывшие меня в машине, извинились передо мной и усадили у огня. А я, согревшись, тут же погрузился в глубокий сон…

Когда я проснулся, уже рассвело. В ногах по-прежнему ощущалась тяжесть, но теперь они горели. Я издал мучительный стон. Одна из женщин помогла мне снять сапоги и носки. Кожа на обеих ступнях стала бледной и покрылась багрянистыми пятнами. Осмотрев ноги, она покачала головой.

Стекло в маленьком окошке затряслось в резонанс с мотором нашего грузовика. Я проковылял к окну и протер небольшой кружок на замерзшем стекле. Прежде чем влага вновь успела замерзнуть, я заметил моих товарищей, откидывающих снег из-под колес грузовика. Скоро надо было уезжать. Я подошел к стулу, стоявшему у разогретой печи, не обращая внимания на ноющую боль в ногах, натянул носки и надел сапоги.

Потом из открытой двери раздался голос Бориса:

– На этот раз мы вспомнили о тебе, Эрвин! Поторопись, мы через несколько минут уезжаем! Водитель сказал, что ты можешь сесть в кабину, чтобы отогреться.

Когда водитель, имя которого за эти годы стерлось из моей памяти, спросил про мои ноги, я описал ему симптомы.

– Умеренное обморожение, – констатировал он, усмехнувшись. – Это еще ничего. А вот если бы твои ноги почернели и отказали, то тогда все. У тебя был бы билет домой.

Я подумал, что он преувеличивает, хотя впоследствии узнал, что не очень…

– Видел такие вещи собственными глазами, – продолжал он. – Таких случаев сотни, и иногда все кончается ужасно.

Я был потрясен, когда узнал, как много наших солдат пострадало или даже погибло от обморожения.

– Но ведь должно же у нас быть зимнее обмундирование, – возмущался я, пытаясь перекричать шум мотора. – Только сумасшедший мог вообразить, что одежда, которую мы носили в Берлине, подойдет для русской зимы!

– А ты разве ничего не слышал?

– О чем? – Я покачал головой.

– Ну так вот, поговаривают, будто главный квартирмейстер распорядился о поставке зимнего обмундирования еще в сентябре, но потом оказалось, что на складах нет ничего, кроме комплектов для пустыни. – И, тяжело усмехаясь, добавил: – Ну и как такое могло случиться?

В ту же секунду я пришел к такому же отвратительному заключению, как, наверное, и наш водитель. Но не пожелал ничего уточнять. Поступление на склады обмундирования для войны в пустыне представлялось уже не какой-то ошибкой снабженцев, а настоящим актом саботажа.

Мы продолжили путь, пока не достигли Миуса. Это небольшая река, которая впадает в Азовское море. К этому времени пульсация в ногах достигла неимоверной силы, и я без промедления обратился в лазарет. Он был устроен наспех в неотапливаемом доме. Когда я вошел туда, то стал свидетелем ужасающей сцены. Солдат, обутый в толстые валенки – для защиты ног от мороза во время несения караула, – мучительно стонал, когда врач попытался стянуть их с его ног.

– Эти валенки – сущее проклятие, – посетовал доктор, – они впитывают воду, а потом промерзают. Уже не первый раз я вынужден ампутировать больному ногу. – Он взглянул на двух санитаров, стоявших у стола, возле головы пострадавшего. – Держите его покрепче.

Когда доктор взялся за пилку, обладатель валенок внезапно затих.

– Парню повезло, что он потерял сознание, – сказал доктор, потом продолжил свою работу.

Я сморщился, когда доктору наконец удалось избавиться от первого валенка. Я увидел обрубок белой кости, покрытый почерневшей плотью. Ступня бедняги вместе с частью валенка упала вниз…

Поняв, что по сравнению с этим парнем я еще легко отделался, и немного смутившись оттого, что побеспокоил врача своим легким обморожением, я вернулся к товарищам, в группу управления ротой. Тогда я еще не отдавал себе отчета в том, что «легкие» обморожения на ногах и ступнях будут вызывать у меня серьезные проблемы даже через 70 лет…

Выйдя к берегу Миуса, мы натолкнулись на небольшую группу солдат вермахта. Они собирались окапываться прямо в открытом поле. Пронизывающие до костей ветра надолго определили хмурые взгляды и уныние на их угрюмых лицах.

– Начинайте копать, – сказал один из тех, кто постарше, обер-ефрейтор. Он выглядел на все пятьдесят, хотя на самом деле ему было не больше тридцати лет. Он бросил лопату юноше, который стоял неподвижно, сунув руки в карманы шинели. Лопата лязгнула, ударив о кусок твердого, как камень, льда.

Вытерев глаза, слезящиеся от безжалостного ледяного ветра, юноша бросил взгляд на лопату и иронически ухмыльнулся:

– Земля замерзла. Как тут можно копать?

– Ты быстро передумаешь, когда на тебя дождем польются вражеские снаряды.

Юноша покорно взял лопату и без особого энтузиазма попробовал воткнуть в землю.

– Не могу я копать, – сказал он, отшвырнув лопату.

Назревал спор. Остальные солдаты вермахта исподтишка наблюдали, надеясь, видимо, что это отвлечет их внимание от жуткого холода. А может быть, они втайне надеялись, что вот-вот явится офицер, чтобы сообщить, что отыскал более или менее сносное место для ночлега. Ну и дела…