Тяжелее небес. Жизнь и смерть Курта Кобейна, о которых вы ничего не знали прежде - [143]

После Рима даже приятели Курта по наркобизнесу стали замечать его растущее безрассудство в употреблении наркотиков. «Когда большинство людей делают укол наркотика, они обращают внимание на его количество, – заметила Дженнифер. – Они думают: «Давай убедимся, что это не слишком много». Курт никогда об этом не думал. Он никогда не колебался. На самом деле ему было безразлично, даже если это его убьет. Все так и продолжалось». Дженнифер начала опасаться, что Курт может передознуться в ее квартире: «Меня поражало, как такой маленький и худой парень может столько принимать. Одного шприца ему было недостаточно». На третьей неделе марта она отчитала Курта за то, что он подвергает свою жизнь опасности, но его ответ напугал ее еще больше: «Он сказал мне, что собирается пустить пулю себе в голову. “Вот так я и умру”, – сказал он полушутя».

* * *

К третьей неделе марта, подобно своему любимому Гамлету в пятом акте, Курт стал другим человеком и пребывал в безумии, которое никак не утихало. Наркотики в сочетании с тем, что многие вокруг него описывали как пожизненную недиагностированную депрессию, окутали его безумием. Даже наркотик предал его. Курт говорил, что он больше не был таким эффективным болеутоляющим. Его желудок все еще болел. Менеджеры Кортни и Курта решили заставить его лечиться. В случае с Куртом все понимали, что в лучшем случае это безнадежная попытка, с небольшим шансом изменить его, – Курт уже прошел через несколько интервенций, и вряд ли его это удивит. Он уже побывал в полудюжине наркологических лечебниц, и ни одна из них не помогла больше, чем на несколько недель. Но, по мнению Кортни, по крайней мере, интервенция была тем, что они могли сделать. Неким физическим действом. Как и во многих семьях активного наркомана, те, кто окружал Курта, чувствовали себя все безнадежнее и безнадежнее.

Дэнни Голдберг связался со Стивеном Чатоффом из центра пошаговой реабилитации. «Я начал разговаривать с Куртом по телефону, когда он был под сильным воздействием наркотиков, – вспоминал Чатофф. – Он употреблял довольно много наркотиков или других обезболивающих. Но в некоторые из более ясных периодов, когда Курт не был слишком слаб, мы также обсуждали некоторые из его детских проблем, некоторые из нерешенных проблем семейного происхождения и боль, которую он испытывал. У Курта сильно болел живот, который он лечил этими опиатами». Чатофф чувствовал, что под зависимостью Курта скрывается «форма посттравматического стрессового расстройства или некая форма депрессивного расстройства». Он рекомендовал программу стационарного лечения. Чатофф описал предыдущие реабилитационные программы Курта как «детоксикация, полировка и блеск», имея в виду, что они были разработаны, чтобы заставить Курта протрезветь, а не справиться с фундаментальными проблемами.

Чатофф нашел Курта удивительно сговорчивым, по крайней мере поначалу: «Он согласился со мной в том, что ему нужно это стационарное лечение; что ему нужно работать над своей «психической болью», как он выразился». Но кое в чем Курт так и не признался, а руководство не поставило Чатоффа в известность о том, что в Риме была попытка самоубийства. Чатофф поверил тому, что прочел в газете о случайной передозировке.

Курт рассказал Дилану о своих сомнениях. Он не был уверен в том, что ему поможет эта реабилитация. Попробовав лечение в полудюжине предыдущих случаев, Курт знал, что у повторных пациентов шансов на выздоровление было немного. Были короткие моменты, когда он заявлял, что готов пройти через боль ломки, но большую часть времени он просто не хотел останавливаться. Джеки Фэрри вспоминала, как забирала Курта из реабилитационного центра с оплатой 2000 долларов в день только для того, чтобы отвезли его к дому, который, как она подозревала, принадлежал его дилеру. Все прошлые нахождения в реабилитационных центрах были результатом ультиматумов его менеджеров, жены или суда, и все они имели тот же конечный результат: он снова возвращался к наркомании.

Чатофф запланировал свою интервенцию на вторник, 21 марта, но еще до того, как его участники смогли собраться, Курта предупредили, и ее отменили. Новоселич признался, что предупредил Курта, чувствуя, что эта идея обернется против них самих и Курт сбежит. «Мне было так жаль его, – вспоминал Крист. – Он выглядел очень хреново. Я знал, что Курт не послушает нас». На той неделе Крист впервые после Рима увидел Курта в мотеле Marco Polo на Аврора-авеню. «Он разбил там лагерь. Он бредил. Это было так жутко. Курт спросил: “Крист, где я могу купить мотоцикл?” Я ответил: “Черт, о чем ты говоришь? Ты же не хочешь покупать мотоцикл. Ты должен убраться отсюда к чертям”». Крист пригласил Курта поехать в отпуск вдвоем, чтобы все обсудить, но Курт отказался. «Курт был очень тихим. Он просто отдалился от всех взаимоотношений и ни с кем не общался».

Курт пожаловался, что голоден, и Крист предложил угостить его ужином в модном ресторане. Курт настоял, чтобы ему подали гамбургер из Jack in the Box. Когда Новоселич подъехал к Jack in the Box в соседнем Университетском районе, Курт запротестовал: «Эти гамбургеры слишком жирные. Поехали в тот, что на Капитолийском холме, там еда лучше». Только когда они прибыли на Капитолийский холм, Новоселич понял, что Курт вовсе не хотел гамбургеров: он просто использовал своего старого друга, чтобы прокатиться до места, где сможет купить наркотики. «Его дилер был совсем рядом. Он просто хотел провалиться в небытие. Мы не разговаривали. Курт просто хотел сбежать. Он хотел умереть. Вот что на самом деле он хотел сделать». Они стали кричать друг на друга, и Курт выскочил из машины.