— Я уже здесь, — нечеловечески сильная рука подхватила священнослужителя вместе с ношей и мощным толчком направила вверх.
Пока прибиральщик выпроваживал из крохотной дощатой загородки, гордо именуемой отдельным кабинетом, двух перепившихся тюленебоев с визжащими подружками и делал вид, что наводит в комнате порядок, Элия шепнул своему спутнику:
— Зачем тебе понадобился весь этот збедошский цирк с кинжалом? Ведь ты можешь разнести по щепочке весь этот притон одним движением бровей.
Хортал пожал плечами.
— В мои планы входит устроить конец света всему человечеству, но у меня нет ни малейшего желания нгачинать его в одной отдельно взятой забегаловке, больше похожей на плохо вычищенную выгребную яму.
— Понято.
Они уселись на пол, поставив между собой приземистый столик на гнутых ножках. Пока Элия раскупоривал бочонок, Хортал преломил пресную лепешку, разложил на столе копченую уклейку, сушеных кальмаров, зелень.
— Приступим с Богом, — жрец хотел было протереть кружки полой мантии, но, сравнив их чистоту, передумал. — Ох, прости. Привычка такая.
— Отличная привычка, — ухмыльнулся Бог. — Жаль, недолго осталось ею пользоваться.
Они выпили по первой.
— Какой дрянью приходиться травиться, — поморщился Молниеметатель. — Поневоле возрадуешься божественному здоровью.
Элия задумчиво жевал листик базилика.
— Нет, я все же не пойму, как может Бог, Демиург, желать гибели мира, который призван спасать и защищать.
— Ну, во-первых, я не Демиург…
— Как так?
— Я не создавал ваш Мир. Я просто хранитель его. Один из многих.
— А кто же сотворил землю и небо, светила и?..
— Великие Силы. И только они способны создать что-либо. Что за глупые вопросы? Чему учат вас в послушничестве?
— Ха! В послушничестве, — Элия налил по второй. — Да в мои годы там еще хоть чему-то учили. Сейчас Верховный Жрец более озабочен формой и размерами ягодиц послушников, чем содержимым их голов.
— И ты продолжаешь желать спасения миру?
Жрец залпом осушил вторую кружку.
— Продолжаю. В нем все же много хорошего и доброго.
— Я этого не заметил.
— Ты не там искал.
— А где мне нужно было поискать справедливости? При дворе императора Роша или збедошского султана? Или в храмах-крепостях Эр-Кифы? Там-то все благолепственно. Вопрос в цене этого благолепия.
— Но если ты чувствуешь несправедливость, помоги ее искоренить.
— А что будете делать вы, люди?
— Мы тоже боремся с несправедливостью.
— Интригуя, злоумышляя, уничтожая инакомыслящих…
— Ты берешь крайности.
— Напротив. Я усредняю. Слушай, давай выбьем днище у этого бочонка. Черпать кружкой проще, чем наливать.
— Не возражаю.
— Будь здоров. Как тебя, кстати, зовут.
— Отец Элия.
— Будь здоров, отец Элия.
— Будь здрав и ты, Громовержец. Мне моим не долго пользоваться.
За стеной внезапно раздался протяжный стон, переходящий в бульканье.
— Ну вот. Еще кому-то глотку перерезали, — покачал головой Хортал.
— А по-моему, просто бедняге пойло не в то горло пошло, — примирительно пробормотал жрец.
— Ну да. Ты же видишь сквозь стены.
— Нет, но я знаю жизнь. И людей. Ведь самый мерзкий тип может нести в глубине души ростки доброты.
— И все жизнь тщательно их прятать. Будь здоров.
— Ладно взрослые. Но ты же уничтожишь грудных младенцев. Так сказать оптом, одним махом. Их то за что?
— Чтобы они не выросли и не стали палачами, садистами, инквизиторами…
В дверь тихонечко поскреблись.
— Заходи, — скомандовал Элия.
На пороге возник худой, изможденный старик с реденькой седой бородой. В руках его матово поблескивал продолговатый короб си-то.
— А! Зеррик! Заходи, садись, — обрадовался жрец.
— Ты хочешь за мой счет напоить всех своих друзей? — нахмурился Бог.
— Зеррик отработает. Никто в Пейноре лучше его не играет на си-то и не поет так душевно.
Музыкант присел к столу. Элия зачерпнул полную кружку и сунул ему в руки.
— Пей, не стесняйся.
Осушив вместительный сосуд, Зеррик осторожно тронул длинными ногтями печально откликнувшиеся струны.
Элия подпер рукой обрюзгшую щеку.
— Скажи, Тучегонитель, неужели у всей людской расы нет ничего хорошего, за что ее можно было бы простить, пожалеть и дать еще один шанс исправиться за пятьсот лет?
— Может и есть. Я его не обнаружил.
Повисло тяжелое молчание. Звуки си-то плавно вились в тяжелом воздухе, бабочками-ночницами порхая под потолком. Их нежные полутона навевали лирическое и тоскливое настроение.
Кружка Хортала заскребла по дну.
— Надо бы еще бочонок принести, — меланхолично проговорил небожитель.
— Сейчас смотаюсь, — с готовностью поднялся Элия. — Давай гульден.
— Смотри, не потеряйся, — монетка плюхнулась на ладонь жреца.
Пошатываясь и для верности опираясь плечом о стену, Элия направился к лестнице. Вслед ему потек низкий, чуть хрипловатый голос Зеррика.
— Умирает в корчах любовь,
Как подбитая камнем птица.
Тонкой ниткой черная кровь
На виске ее бледном струится…
«Пусть послушает, — подумал священнослужитель. — Глядишь, помягчает. Грусть для души, она как кислое молоко для брюха».
Однако, когда он вернулся от уже ничему не удивляющегося Эццо, сопя и истекая потом под тяжестью второго бочонка, грусти в комнате не было и в помине. Еще за дверью услышав веселый наигрыш и песенку «Приходи ко мне, рыбачка», Элия распахнул дверь и опешил.
