Тяжёлая лира - [6]

Моей руки так братски не коснулась!

И, видит бог, никто в мои глаза

Не заглянул так мудро и глубоко,

Воистину — до дна души моей.

Глубокой древности сладчайшие преданья

Тот нищий зверь мне в сердце оживил,

И в этот миг мне жизнь явилась полной,

И мнилось — хор светил и волн морских,

Ветров и сфер мне музыкой органной

Ворвался в уши, загремел, как прежде,

В иные, незапамятные дни.

И серб ушел, постукивая в бубен.

Присев ему на левое плечо,

Покачивалась мерно обезьяна,

Как на слоне индийский магараджа.

Огромное малиновое солнце,

Лишенное лучей,

В опаловом дыму висело. Изливался

Безгромный зной на чахлую пшеницу.

В тот день была объявлена война.

7 июня 1918, 20 февраля 1919

Дом

Здесь домик был. Недавно разобрали

Верх на дрова. Лишь каменного низа

Остался грубый остов. Отдыхать

Сюда по вечерам хожу я часто. Небо

И дворика зеленые деревья

Так молодо встают из-за развалин,

И ясно так рисуются пролеты

Широких окон. Рухнувшая балка

Похожа на колонну. Затхлый холод

Идет от груды мусора и щебня,

Засыпавшего комнаты, где прежде

Гнездились люди…

Где ссорились, мирились, где в чулке

Замызганные деньги припасались

Про черный день; где в духоте и мраке

Супруги обнимались; где потели

В жару больные; где рождались люди

И умирали скрытно, — всё теперь

Прохожему открыто. О, блажен,

Чья вольная нога ступает бодро

На этот прах, чей посох равнодушный

В покинутые стены ударяет!

Чертоги ли великого Рамсеса,

Поденщика ль безвестного лачуга —

Для странника равны они: всё той же

Он песенкою времени утешен;

Ряды ль колонн торжественных иль дыры

Дверей вчерашних — путника всё так же

Из пустоты одной ведут они в другую

Такую же…

           Вот лестница с узором

Поломанных перил уходит в небо,

И, обрываясь, верхняя площадка

Мне кажется трибуною высокой.

Но нет на ней оратора. А в небе

Уже горит вечерняя звезда,

Водительница гордого раздумья.

Да, хорошо ты, время. Хорошо

Вдохнуть от твоего ужасного простора.

К чему таиться? Сердце человечье

Играет, как проснувшийся младенец,

Когда война, иль мор, или мятеж

Вдруг налетят и землю сотрясают;

Тут разверзаются, как небо, времена —

И человек душой неутолимой

Бросается в желанную пучину.

Как птица в воздухе, как рыба в океане,

Как скользкий червь в сырых пластах земли

Как саламандра в пламени — так человек

Во времени. Кочевник полудикий,

По смене лун, по очеркам созвездий

Уже он силится измерить эту бездну

И в письменах неопытных заносит

События, как острова на карте…

Но сын отца сменяет. Грады, царства,

Законы, истины — приходят. Человеку

Ломать и строить — равная услада:

Он изобрел историю — он счастлив!

И с ужасом и с тайным сладострастьем

Следит безумец, как между минувшим

И будущим, подобно ясной влаге,

Сквозь пальцы уходящей, — непрерывно

Жизнь утекает. И трепещет сердце,

Как легкий флаг на мачте корабельной,

Между воспоминаньем и надеждой —

Сей памятью о будущем…

                    Но вот —

Шуршат шаги. Горбатая старуха

С большим кулем. Морщинистой рукой

Она со стен сдирает паклю, дранки

Выдергивает. Молча подхожу

И помогаю ей, и мы в согласье добром

Работаем для времени. Темнеет,

Из-за стены встает зеленый месяц,

И слабый свет его, как струйка, льется

По кафелям обрушившейся печи.

2 июля 1919, 1920

Стансы («Уж волосы седые на висках…»)

Уж волосы седые на висках

   Я прядью черной прикрываю,

И замирает сердце, как в тисках,

   От лишнего стакана чаю.

Уж тяжелы мне долгие труды,

   И не таят очарованья

Ни знаний слишком пряные плоды,

   Ни женщин душные лобзанья.

С холодностью взираю я теперь

   На скуку славы предстоящей…

Зато слова: цветок, ребенок, зверь —

   Приходят на уста всё чаще.

Рассеянно я слушаю порой

   Поэтов праздные бряцанья,

Но душу полнит сладкой полнотой

   Зерна немое прорастанье.

24–25 октября 1918

Анюте

На спичечной коробке —

Смотри-ка — славный вид:

Кораблик трехмачтовый

Не двигаясь бежит.

Не разглядишь, а верно —

Команда есть на нем,

И в тесном трюме, в бочках

Изюм, корица, ром.

И есть на нем, конечно,

Отважный капитан,

Который видел много

Непостижимых стран.

И верно — есть матросик,

Что мастер песни петь

И любит ночью звездной

На небеса глядеть…

И я, в руке Господней,

Здесь, на Его земле, —

Точь-в-точь как тот матросик

На этом корабле.

Вот и сейчас, быть может,

В каюте кормовой

В окошечко глядит он

И видит — нас с тобой.

25 января 1918

«И весело, и тяжело…»

И весело, и тяжело

Нести дряхлеющее тело.

Что буйствовало и цвело,

Теперь набухло и дозрело.

И кровь по жилам не спешит,

И руки повисают сами.

Так яблонь осенью стоит,

Отягощенная плодами,

И не постигнуть юным вам

Всей нежности неодолимой,

С какою хочется ветвям

Коснуться вновь земли родимой.

23 ноября 1922,

27 марта 1923 Saarow

Без слов

Ты показала мне без слов,

Как вышел хорошо и чисто

Тобою проведенный шов

По краю белого батиста.

А я подумал: жизнь моя,

Как нить, за Божьими перстами

По легкой ткани бытия

Бежит такими же стежками.

То виден, то сокрыт стежок,

То в жизнь, то в смерть перебегая.

И, улыбаясь, твой платок

Перевернул я, дорогая.

5–7 апреля 1918

Хлебы

Слепящий свет сегодня в кухне нашей.

В переднике, осыпана мукой,

Всех Сандрильон и всех Миньон ты краше

   Бесхитростной красой.

Вокруг тебя, заботливы и зримы,

С вязанкой дров, с кувшином молока,

Роняя перья крыл, хлопочут херувимы…