Тяжелая душа - [142]

и нет уже ни слов, ни очертаний,

лишь маятник отстукивает где-то.

А мир все неподвижнее и старше,

Он, утомленный, дремлет на дороге,

и бородой закрыты патриаршей

его большие, каменные ноги.

<1916>

Шкурное(«Всё равно: если все прикладом…»)

Всё равно: если все прикладом

раздробляют друг другу грудь,

берегись от людского стада

отличаться хоть чем-нибудь.

А не то в этот час недаром

о тебе пожалеет мать:

опрокинут одним ударом,

упадешь и не сможешь встать.

Будет больно тебе и плохо,

отойдет победитель, глух.

Никаким покаянным вздохом

не обманешь звериный нюх.

Только рядом качнется стебель,

промелькнет лошадиный хвост,

и застынут на черном небе

неподвижные кольца звезд.

1916

«Часы Публичной библи о теки…»

Часы Публичной библиотеки

Сказали: половина пятого.

Гостиный двор. В пальто на котике

Прошла любовница богатого.

И грязью мелкою и талою

Ложится снег по лентам каменным…

Трамваи улицу усталую

Перекрестили крестным знаменьем.

А на углу, годами согнутый,

Ларек с халвою и пирожными.

И люди, наглухо застегнуты,

Идут, застывшие и ложные.

О, кто из нас при свете месяца

Сегодня, потеряв терпение,

На чердаке своем повесится

Из чувства самосохранения?

<1916>

«Ни о чем не думал и жил как в башне…»

З. Гиппиус

Ни о чем не думал и жил как в башне,

Умереть хотел от своей руки,

Но случилось что-то, и я не вчерашний,

Не боюсь ни людей, ни слепой тоски.

Словно вдруг тугие порвались узы

И легко забыть о себе самом.

Я не знаю, лучше я стал иль хуже,

Отчего я прав, я пойму потом.

И проходят ночи и дни без счета,

Но в тревоге радостной и простой

Веселей и легче моя забота

И неутомителен мой покой.

<1917>

Сны («О снах — молчи. Знай, сна не рассказать…»)

О снах — молчи. Знай, сна не рассказать,

Не выразить ни радости, ни боли.

Волшебный этот свет — как передать,

Что обновляет душу поневоле?

Иль тот, другой, чей незаметный след

Опасен, как смертельная зараза.

О, ничего в нездешнем мире нет

Доступного для уха иль для глаза.

Как объяснить, чем страшен этот сон,

Сам по себе такой обыкновенный,

Что с детства с незапамятных времен,

Мне снится, повторяясь неизменно?

Все тот же полукруглый коридор,

И я иду, не смея оглянуться.

И до сих пор мне снится, до сих пор,

Что я заснул и не могу проснуться.

Возвращение («Как до войны, в тот первый год счастливый…»)

Как до войны, в тот первый год счастливый,

Когда все было нипочем,

По лестнице, походкой торопливой,

Ты поднялась. Своим ключом

Открыла дверь, и я не удивился.

Я все забыл, я был как пьян.

И так же дым от папиросы вился

И цвел под окнами каштан.

Но вдруг виски мои похолодели.

Как мог забыть я? Где я был?

О, милый друг, ведь нынче — две недели,

Как я тебя похоронил.

А ты — как будто не было разлуки.

Ни этих дней, что я влачу, —

Идешь ко мне, протягиваешь руки.

Нет, нет… не надо… не хочу!

Рожденье Венеры («Три дня он дул, без перемены…»)

Три дня он дул, без перемены,

Мистраль, стремя за валом вал.

Ты вышла на берег из пены,

Легко ступая между скал.

Не прерывался рев пучины.

И плыли весело назад

Тебя примчавшие дельфины,

Дразня насмешливых наяд.

И боги радовались чуду

Блаженной радостью богов.

И доносился отовсюду

Их смех с ликующих холмов.

А ты средь скал еще стояла,

Ты косы влажные плела.

И до тебя не долетала

Богов певучая хвала.

«Не забуду — ночь была…»

Не забуду — ночь была

Как из тусклого стекла.

Как из пакли, как из ваты,

Полумесяц желтоватый

Плыл над мыльною рекой.

А надежды — никакой…

В отраженно-мутном свете

Целовались мы, как дети,

Крепко, долго — целый час.

В первый и последний раз.

Муза («Я не один, я с музой…»)

Я не один, я с музой

И муза мне верна.

Растрепанной медузой

Плывет во тьме она.

Качается бесцветным,

Светящимся пятном

И призраком рассветным

Мелькает под окном.

Но чем бы ни играла

Она в своем раю,

Ее сухое жало

Я сразу узнаю.

Через моря и реки

Она летит стрелой,

Чтоб оградить навеки

Тебя от силы злой.

Чтоб рук твоих простертых

Скорей коснуться вновь

И воскресить из мертвых

Погибшую любовь.

«Не спрашивай — я все забыл…»

Не спрашивай — я все забыл:

И чем я был и как я жил,

Все имена и все названья.

Кого преследовать дерзал,

Чье сердце бедное терзал

Надеждой близкого свиданья.

Но мой внимательный двойник

В свой обличающий дневник

Записывает все прилежно.

И снова тайную тетрадь

Он раскрывает и опять

Рукою машет безнадежно.

«Мы расстались у фонтана…»

Мы расстались у фонтана,

Зеленела в нем звезда.

Ты сказала «буду рано».

Я услышал: «никогда».

Сколько этих мимолетных

— Не давай себя увлечь —

Сумасшедших, беззаботных,

Навсегда забытых встреч.

Не пришла. И сердце радо.

Никогда не приходи…

Высока моя ограда,

Бесконечность впереди.

Суета («На голых ветках пели птицы…»)

Юрию Трубецкому

На голых ветках пели птицы,

Но пенью птиц я не внимал.

Учитель ставил единицы

И головой седой качал.

А я мечтал о вечной дружбе,

О вольной жизни удалой,

О славных подвигах, о службе,

О том, что буду я герой.

Великий Цезарь Победитель,

Держащий мир в своей руке.

А бедный ангел мой хранитель

Тихонько плакал в уголке.

Сквозняк («Вздорных снов, предчувствий ложных…»)

Вздорных снов, предчувствий ложных,

Помни, друг, на свете нет.

Но судьба глупцов безбожных

Забывать язык примет.

Шерсть ли дыбом на собаке,

Камнем перстень ли с руки —

Это все оттуда знаки,

С гор высоких сквозняки.

Ветерок потусторонний