Тяжелая душа - [14]

Об этой муке блаженства у Смоленского есть еще одно стихотворение. «Стихи о звезде», «Гори, гори в тумане белом», тоже «люциферьянское» и тоже вдохновенное, со следующим заключительным обращением к звезде, слетающей в его темницу:

Чтоб мог я, обжигая руки,

— О, на мгновение всего! —

В сладчайшей и легчайшей муке

Коснуться тела твоего.

И это все. Впрочем, нет: о той же, обжигающей руки звезде ему снится в аду райский сон:

Лишь во сне, в тумане, вдалеке,

Луч зари над золотом реки…

И горит звезда в моей руке

И не жжет руки.

Надо, наконец, сказать правду: любовь как была, так и осталась плодом запретным. Со времени Адама и Евы, в сущности, не изменилось ничего. Но человеку дана в утешение любовь «очищенная», «безопасная», любовь без «смертельных лучей» — как бывает кофе без кофеина иль без никотина папиросы. Этим продуктом питается большинство людей на земле. Но есть души, которые скорее согласятся заживо гореть в аду, чем всю жизнь прижимать к сердцу даже не труп, а резиновую куклу.

Душа Смоленского лишь кажется мертвой. На самом деле она жива, потому что не только страдает, но и блаженствует — побеждает страданье радостью. И как всякая живая душа — надеется:

…А все-таки, наперекор всему.

Как звездный луч сквозь пустоту и тьму.

Как звук струны сквозь шум, как мысль сквозь сон,

Как милость сквозь незыблемый закон,

Слетает к нам надежда. Все слабей.

Но все ж мы можем улыбнуться ей.

И как всякая живая душа — верит.

Наедине с самим собой

Бессонницей томлюсь и снами,

Бессмыслицу зову судьбой,

А жалобы и боль — стихами.

И жду, когда придет рассвет.

Который больше не разбудит,

И знаю, что спасенья нет,

И верю, что спасенье будет.

И как всякая живая душа… —

***

«Счастье» — так озаглавлена третья книга стихов Смоленского. Но тут начинаются мои затруднения как литературного критика. То, что я хотел сказать, обычно принято говорить лишь после смерти поэта, подводя итог его литературной деятельности.

Собственно счастья или того, что счастьем зовется, в книге не много. Лишь первые проблески. Но перелом определенный и к прошлому возврата нет. Это — твердо, несмотря на минуты слабости и затмения, но они мимолетны и вслед за тенью опять солнце, как в ветреный весенний день с холодком и быстро бегущими по высокому небу легкими облаками.

За любовь пришлось бороться. Она не далась даром.

Мой чудесный золотой цветок,

Мой в аду не тающий ледок.

И это было не легко. Не только Смоленский ее сам разрушал, но, как ему казалось, против нее был Бог.

Иногда мне кажется — ошибка,

Столько раз солгавшая, мечта —

Я совсем не тот и ты не та,

Лишь кривая на губах улыбка.

Боже мой! — от века каждый знает,

Чем кончается земная страсть —

Человек лишь для того взлетает,

Чтоб вздохнуть, и крикнуть, и упасть.

Но это не ново, как не нов и преследующий его неотступно страх смерти.

А все-таки всего страшнее гроб —

На сердце лед и тление на лоб

И гвоздь, что будут в крышку забивать…

Мы давно это знаем, сто раз уже об этом слышали и читали. Раскройте на девятой странице «Закат», там есть строчки:

Я к Богу взывал о спасеньи,

Но мне отвечала ты.

Тогда Смоленскому казалось, что ему отвечает любовь. На самом деле — это был голос смерти.

«Милый, я слышу, слышу,

Милый, спасенья нет!»

Тот же голос ему нашептывает и теперь:

Все яснее сознанье, что сердце напрасно любило,

Иль любило не так, иль не то, и что сердце мертво,

Что надеждой твоей и любовью, мой ангел бескрылый,

Ты смертельною болью напрасно терзаешь его.

Но этого мало. Чувствуя близость победы, чудовище начинает наглеть, издевается:

Где наше счастье,

Любовь моя?

В разверстой пасти

Небытия.

Или на другой лад:

Надгробное рыдание,

На все вопросы ответ,

Исполнены все обещания —

Смерти нет.

Пока не раздается крик:

………………………….

Заройте меня, заройте,

Не мучьте больше меня.

Силы приходят неизвестно как и откуда. Медленно встает из праха человек и обращается против Того, Кого считает виновником своих бед:

Ты отнял у меня мою страну.

Мою семью, мой дом, мой легкий жребий.

Ты опалил огнем мою весну —

Мой детский сон о правде и о небе.

Ты гнал меня сквозь стужу, жар и дым,

Грозил убить меня рукою брата,

Ты гнал меня по всем путям земным,

Без отдыха, надежды и возврата.

………………………………………..

И нет конца — Ты мучишь вновь и вновь,

И нет конца и нет тоске названья —

Ты отнимаешь у меня любовь,

Последнее мое очарованье.

……………………………………………..

Вот тяжело встает моя душа

Тебе наперекор, Тебе навстречу,

Пускай едва жива, пускай едва дыша,

Но вечная перед Тобой Предвечным.

И там, в Твоем аду, и здесь, с Тобой в борьбе,

За все спасенье и за все блаженство,

Вот эту страсть, вот это совершенство

Моей любви не уступлю Тебе.

«Нет», наконец, сказано. Кому — Богу ли, как думает Смоленский, или тому двуликому существу, что устроилось на его месте, богодьяволу-дьяволобогу — все равно. Важно, что это «нет» сказано, и сказано так, что черти в преисподней вкупе со своим хозяином поприжимали хвосты. И сразу все меняется. «Волшебно легко распадается клетка судьбы», и освобожденная душа вернулась из ада на землю, которая для нее отныне уже не лежит в лучах смерти.

Тихо запад розовеет,

В сердце чисто и светло,

И легко мне в очи веет

Ночи звездное крыло.