Тяпа - [5]

Днем старый ветеринар пытался устроиться на работу, по вечерам писал письма, запрашивая разные военные учреждения о своих взрослых сыновьях, связь с которыми прервалась тогда, в проклятом сорок первом. Каждый день, тревожно ожидая, заглядывал он в пустой почтовый ящик: что ответят ему?

А жена старого ветеринара целый день возилась по дому — штопала, прибирала, варила. Иногда она наливала в кастрюльку суп из картофельных очистков выходила на распухших ногах к открытому простору холмов Гончарки и звала выпущенных туда собак. Некоторые приходили. Они одичали и стояли вдали, не решаясь приблизиться. Может быть, это были даже другие собаки, она не помнила. Женщина ставила кастрюльку на землю и отходила подальше… Собаки торопливо хлебали черное варево и, поджав хвосты, убегали…

Старый ветеринар возвращался поздно, он соскучился по работе.

В один из мглистых вечеров он воткнул вилку в розетку, из черного рупора раздался голос: радио заработало.

Еще через несколько дней он щелкнул выключателем — вспыхнул свет.

Возвращалась прежняя жизнь.

А Тяпа лежал у печурки и, несмотря на тепло, дрожал. Шерсть не вырастала, кожа была горячей и чесалась.

Его покорное равнодушие к жизни огорчало старого ветеринара. Он не хотел расставаться с Тяпой, но безрадостность собаки не давала ему покоя. Если б он был просто человек, как все люди, или, по крайней мере, большинство из них, он, наверное, считал бы, что у собаки такой характер. Но старый ветеринар понимал породу, хорошо знал ее нрав. Поведение Тяпы свидетельствовало о жестоком и длительном потрясении собачьей души. Время шло, а в собаке ничего не менялось. Нужно было другое — не менее глубокое потрясение: ничем иным к смыслу существования ее, очевидно, не вернуть.

И тогда он решился все же…

Старый ветеринар пошел в Союз писателей и спросил, не знает ли кто-нибудь, жив ли Яновский, а если жив, то где он.

— Жив! — ответили. — Недавно вернулся в Киев и живет в той же квартире, где до войны жил.

Старый ветеринар постеснялся пойти в дом, написал открытку. Втайне он надеялся, что, может быть, Яновские отвыкли от собаки и не откликнутся, не придут… Ему не хотелось отдавать Тяпу.

… Когда постучали в дверь, Тяпа вскочил. Он уже давно не реагировал на чужих. Но сейчас он вскочил, наклонил голову и начал слушать. Старый ветеринар сразу догадался, кто пришел. Он тяжело поднялся с табуретки и направился к двери. До того, как открыть, он еще раз оглянулся на Тяпу. Собака быстро дышала, глаза ее лихорадочно блестели, она наклоняла голову то в одну, то в другую сторону, уши поднялись и торчали. Она еще не была уверена, но что-то в предчувствии в ней отчаянно напряглось…

Старый ветеринар вздохнул и медленно открыл дверь.

Собака взвыла, закричала — и сразу же вой и крик перешли в странный пронзительный скулеж; Тяпа дрожа, как бы рывками, приближался к двери. Захлебываясь: «Ав-ав-ав», — он что-то пытался выговорить и от невозможности сделать это задыхался и плакал. Юрий Иванович наклонился и гладил его. «Ну, милый, — говорил он, — ну, славный…» Собака прижималась к нему, на мгновение отскакивала, вглядывалась и снова, как бы страшась, что Юрий Иванович исчезнет, приваливалась к нему горячим больным тельцем. «Ав-ав-ав…» — неслось по комнате. О чем это Тяпа рассказывал ему? Может быть, о том дне, когда он вернулся после гуляния с болонкой и обнаружил перед запертой дверью мисочку с едой, может быть, о том, как из страшной штуковины на животе зелено-серого раздался грохот и блеснул огонь и как с этой минуты он, ничего и никого не боявшийся, стал бояться всех и всего. А может быть, Тяпа пытался рассказать о старике с точно таким же чемоданом, как у Юрия Ивановича, или о людях, певших на Крещатике? А может быть, о рыжей соседской кошке и той балованной болонке, не узнавшей его? А может быть, о том свертке с колбасой?… А может быть, может быть, он вовсе и не рассказывал, а расспрашивал, где это обожаемый Юрий Иванович так долго пропадал, жива ли Тамара Юрьевна, висит ли еще в прихожей его коричневый ошейник и поводок, стоит еще на столе модель бригантины, не потерялся ли длинноносый паяц и глиняный расписной баранчик… «Ав-ав-ав…» — разносилось по дому старого ветеринара.

Юрий Иванович взял Тяпу на руки, он был не просто взволнован потрясен. Слезы выступили у него на глазах. Собака лизала лицо, руки. «Ав-ав-ав…» — разносилось вокруг. Может быть, она ничего не рассказывала и не расспрашивала, а просто кричала на своем собачьем языке: «Пришел… пришел… Я вижу тебя!»

— Сейчас пойдем домой, — говорил Юрий Иванович, — тебя там ждут…

По горячему тельцу собаки прошла судорога, она вздрогнула, обмякла, затихла. Сперва Яновский подумал, что она устала и успокоилась. Он продолжал поглаживать песика. И вдруг почувствовал, как тот странно потяжелел.

Он посмотрел на собаку.

— Что это с Тяпой? — сказал Юрий Иванович, почти мгновенно все поняв, но еще не осознавая происшедшего.

Старый ветеринар подошел.

— Значит, его звали Тяпой, — тихо произнес он. — Теперь я вспомнил. Жаль, что раньше не вспомнил…

— Положите его, Юрий Иванович, — сказал старый ветеринар, — вот сюда, на тряпку. Он мертв.