Ты здесь не чужой - [5]

Грэйм качает головой и упрямо шагает вперед. Вокруг на удивление много привлекательных бабенок, и я вспоминаю, как хорошо быть холостяком: обмениваешься взглядами и улыбками без малейших угрызений совести.

А почему бы не довести дело до логического завершения? Думаете, в семьдесят три года неприлично упоминать об эрекции? Но у меня она есть, да еще какая! Об этом я и размышляю, минуя парадный вход роскошного отеля (в таких местах конференции проводят), и заодно думаю о будущей презентации — нужно ведь заранее забронировать помещение, — вот почему я делаю поворот кругом, и Грэйм, поскуливая, плетется за мной: я сказал ему, что ищу туалет.

— Можно поговорить с менеджером по проведению мероприятий? — спрашиваю я девушку у регистрационной стойки.

— Боюсь, он бывает только днем, сэр, — щебечет она с сияющей улыбкой, свойственной обслуживающему персоналу, словно именно о таком ответе я и мечтал.

— Это же просто замечательно! — восклицаю я, и она как будто разделяет мой восторг: замечательно, просто замечательно, что менеджер по проведению мероприятий в отеле «Континентал Ройял» имеет столь четкое расписание рабочего дня. Можно подумать, тем самым укрепляется благой миропорядок!

— Полагаю, в любом случае имеет смысл занять люкс, а с менеджером мы увидимся утром. Пришлите нам с сыном легкий ужин в номер, нам требуется укромность, чтоб хищники вокруг не кружили!

Девушка стучит пальцами по клавиатуре и слегка хмурится:

— На девятнадцатом этаже свободен Гуверовский люкс. Шестьсот восемьдесят долларов за ночь. Вас это устроит?

— Безусловно.

Добыв ключи, я возвращаюсь к Грэйму (он, поникший, сидит на диване).

— Ужин подан! — возвещаю с поклоном.

— О чем ты?

— Я снял люкс на двоих. — Ключи позвякивают у меня в руке.

Грэйм закатывает глаза, стискивает кулаки.

— Папа! — Отчаяние в голосе.

— Что такое?

— Остановись! Прошу тебя, остановись! Ты себя не контролируешь. Знаешь, почему Линда и Эрни отказываются видеться с тобой? Как ты думаешь, папа? Или тебя это очень удивляет? Они не могут с этим справиться, вот почему! И мама не могла! Неужели не видишь? Ты из эгоизма не идешь к врачу! — орет он и молотит себя кулаками по бедрам. — Из эгоизма не принимаешь лекарства. Из эгоизма!

В искусственном освещении гостиничного холла краски сбежали с лица моего сына, и над его немигающими глазами я уже различаю наметки будущих морщин, они прорезаются глубже — и вдруг передо мной лежит труп моего мальчика, годы, прошедшие со дня нашей последней встречи, распахиваются передо мной, словно бесконечный тоннель, я слышу грохот поезда одиночества, несущегося по этой колее, словно каждая минута его страданий, каждый час, каждый год слились в единый вздох, в это мучительное мгновение. В глазах у меня закипают слезы. Я тронут.

Грэйм поднимается с дивана, неистовый монолог сотрясает его тело.

Я снова побрякиваю ключами:

— Пошли, развлечемся.

— Верни ключи портье.

Я обнимаю за плечи его, лучшее мое произведение.

— Это ни к чему, — уговариваю я Грэйма и, ухватив его запястье, веду к лифту. За спиной чуть слышен голос его матери: «Присмотри, чтобы мальчик не попал в беду!» Непременно, шепчу я, непременно.

Роберт Вагнер едет в лифте вместе с Натали Вуд[9] оба ужасно постарели, утратили привлекательность. Она жует резинку, обтягивающая одежка стесняет движения. На нем потрепанная водолазка. Зато они давно тут живут, все ходы-выходы знают, прикидываю я и задаю вопрос:

— Прошу прошения, не знаете, как вызвать на ночь пару девиц? Вообще-то нам нужна одна девушка и один парень. Мой сынок — педераст.

— Папа! — вопит Грэйм. — Извините, — говорит он этой парочке, прижавшейся к стене, словно перед ними — бандит из второразрядной киношки. — Он перепил.

— Ничего подобного. Вас не устраивает, что мой сын — педераст? — Лифт останавливается, и они семенят прочь по ковровой дорожке, точно пара насекомых.

Гуверовский люкс не зря назван в честь человека, который наблюдал, как тысячи людей умирают с голоду и пальцем о палец не ударил. Тут и корзины с фруктами, и доверху набитый холодильник, бар полнехонек, над кроватями — картины в стиле псевдо-рококо, кресла чуть не лопаются, а по ковру рекомендуется ходить босиком — неописуемое наслаждение.

— Здесь нельзя оставаться, — говорит Грэйм, глядя, как я швыряю свои ботинки через всю комнату.

Он безутешен. Возбудился на минутку и снова сник. Я себе такого позволить не могу: в балтиморской квартире ждет уведомление о выселении, квитанции повторных счетов, а запах…

— Мы же только начали! — торопливо напоминаю я.

Грэйм опускается в кресло подальше от меня. Он склоняет голову — молится, должно быть, чтобы все по волшебству переменилось, когда он поднимет глаза. Бывало, в детстве он приносил мне в кабинет подарки, как только я соберусь в дорогу, просил не уезжать. Брал с полки какую-нибудь книгу и заворачивал в сохранившуюся с Рождества упаковку.

На тумбочке у кровати дожидается телефон. Набираю номер портье;

— Гуверовский люкс. Дайте телефон агентства знакомств, нужен молодой человек, интеллигентный, привлекательный…

Грэйм вырывает трубку у меня из рук.

— В чем дело? — спрашиваю я. Его мать всегда советовала задавать ребенку побольше вопросов. — Каково быть голубым, Грэйм? Почему ты никогда не делился со мной?