Ты забыла свое крыло - [23]

— Ну наконец-то наше солнышко появилось!

И все на берегу, дождавшись ее, начинали переодеваться к купанию.

Красная рябина, синее небо, золотая она…

Вдали на рябой поверхности — три гладких треугольничка, к нам спешили три уточки. Одна уточка и два ейных утенка. Все бросали куски булки, они быстро тонули, и утятки, работая на публику, потешно ныряли — и выныривали неожиданно далеко, срывая овации.

— Тр-р-р! — взлетела посторонняя утка, примазавшаяся к пиршеству и атакованная отчаянной мамашей.

— Вот обжора! Прям как я! — Она перешагнула юбку, спустила ступню с обрывчика.

— Погодите! — вдруг сказал я. Она обернулась. — Облачко пролетит!

— А! — Она весело махнула рукой, шлепнулась в воду, распугав уток.

Поплыла кролем в солнечных брызгах — и тень убегала от нее по воде. Ее рыжая голова виднелась вдали, потом исчезла в сверкающей ряби.

— Здорово ваша девушка плавает! — восхищенно произнес кто-то рядом.

— Спасибо! — сказал я.

Она исчезла в блеске воды на час!.. Столько плавает? А чего, собственно, я волнуюсь? Она не моя! Однако вглядывался до слез — и дождался ее.

Она плыла спокойно почти до самого берега, потом вдруг встала, оказавшись огромной, во всей своей ярко-рыжей красе! И, сверкая каплями, направилась уже ко мне, словно, пока она плавала, все и решилось.

Промокнув себя всю полотенцем, встала в юбку, подняла ее. Мотнув головой, закинула тяжелые волосы за спину:

— Ну? Поехали?

Как-то уже и не было сомнений, что мы вместе! Идет теплый дождь. Лужи превращаются колесами в карусель брызг. Она легко обогнала меня, хохоча. Поставив веснушчатую ногу на асфальт, склоня велосипед, поджидала на повороте.

— Ну? Через лес?!

— Давай!

Лихой спуск, скользкие бревна через коричневый, цвета чая, ручей — и сразу вверх, на лесную дорогу.

Свернули на горбатую тропку между сосен, спешились. Она катила велосипед за руль, сияя, над ней словно кокошник из брызг!

Прислонив велосипеды к соснам, поднялись на мокрое скользкое крыльцо. Стали целоваться, даже не успев войти внутрь, под теплым дождем. Она двигала языком — свежее, вкусное дыхание! Просунула большую мягкую ногу между моих колен… Отпрянули. С веселым изумлением смотрели друг на друга… Мокрые сосны с каплями на иглах, чистый холодный воздух. «Лучше этой минуты не будет ничего».

Потом она спустилась с крыльца, закинула ногу на велосипед, который под ней сразу показался игрушечным. Вздохнула:

— Я бы осталась, но завтра рано на работу!

Поехала через сверкающий дождь. Вскинула на повороте кулак. Исчезла. А я все не мог унять дыхание. Как все быстро у нас! Куда же дальше пойдет?

Вечером солнце вломилось в дверь и она появилась — весело, горячо дыша, сияя глазищами. Облокотила велосипед о сундук.

— Ч-черт! — весело проговорила. Сорвала переднее грязное крыло, кинула за сундук. — Все время отваливается!

Жарили-румянили нарезанный кабачок. Потом поехали в город.

— Ты забыла свое крыло! — вспомнил я.

— А! — весело махнула рукой.

— А где домашние твои? — радостно озираясь, вошла в городскую квартиру.

— Кто где. Ладно! Гляди, — перевел разговор. Вытащил из кладовки свои книги, разложил на столе. — Вот этими ручонками написал!

— Да-а?! — Она впечатлилась.

— А разве ты меня не за это полюбила?

— Не-а! — бодро ответила она.

— Надписать? — Я раскрыл самую красивую книгу.

Тут она как-то засомневалась:

— Но только так, чтобы я всем показывать могла.

— Жених? — предположил я.

Она неопределенно пошевелила длинными пальцами.

— Тогда так: «Варя! Ты лучшее из всего, что я видел!» Можно?

— Пиши! — подумав, склонила свой царственный профиль.

— А можно я добавлю: «…видел и трогал»?

— Э-э, нет! — звонко захохотала. — Тогда уж точно никому будет не показать!

— Ну ладно. Оставим — «видел»…

Потом мы пили с ней чай и она, скинув тапку, вытянув ногу под столом, пальцами ноги щипала меня за бок. Была этим очень довольна.

Потом шли по Невскому. Давно уже — а было ли вообще когда? — не дышалось так сладко!

Тормознули у метро.

— Ну? До завтра? — сказал я.

Такое редкое природное явление, как эрекция, надо ценить!

По больничному коридору идут люди, сразу и не скажешь, что больные.

— Ну как она? — спросил медсестру.

— Ваша жена хуже всех! — ответила та.

Как же так? А была — лучше!

— Ну что уж такого?! — бодро сказал я сестре и вошел в палату.

Нонна, одна в палате (все ушли на обед), сидела на кровати, всклокоченная. Подняв голову, даже воинственно глянула на меня. Подбородок ее торчал как-то особенно.

— Где челюсть твоя?

— Украли… эти! — кивнула на дверь.

Я рухнул рядом:

— Слушай! Ведь ты же умный, веселый человек! Кому нужна твоя челюсть?

Резко выдвинул ящик тумбочки, челюсть загрохотала там.

— Держи… погоди, надо кипяточком!

Но она резко, со щелчком, словно затвор, вставила ее. Посмотрела надменно. Уже и я — враг!

— Поправляться собираешься? Ты что, здесь навеки?

— Ни в коем случае! — гордо произнесла она.

— Тогда приходи в норму!

— Ве-ча! Они меня бьют! — с отчаянием проговорила она.

«Ну а ты что вытворяешь?!» — хотел сказать. Но вместо этого произнес:

— Ладно. Пошли обедать.

— Они мне не дают!

— Разберемся!

— Возьми меня! Они меня мучают!

— Ну конечно возьму! Ладно! Поехали.