Ты поймешь, когда повзрослеешь - [10]

– Ты меня удивляешь! А что ты надеялась встретить в доме престарелых? Кажется, раньше ты пахала в клинике по перекройке внешности? Разве это можно сравнить с нашей работой…

Я засмеялась.

– А что до меня, то я довольна, – почти прокричала Марин, пытаясь перекрыть звон посуды. – Я приехала сюда в восемнадцать лет и не думала оставаться здесь надолго. Но вот уже пять лет, как тружусь тут не покладая рук. Они такие симпатичные, наши бабули и дедули из «Тамариска». И коллеги тоже.

– Да уж. Во всяком случае, в чувстве юмора им не откажешь. Ты в курсе, что они мне устроили?

– Конечно! Здесь такая традиция. Я пришла на работу в августе, так что в этом испытании не было ничего сложного. И тогда они изменили тест на прочность. Сделали нечто вроде кондитерского цеха и главным дегустатором, якобы по жребию, выбрали меня. У них у всех на лицах было написано искреннее разочарование, и я всерьез поверила, что мне выпал редкий шанс. Не могу тебе описать, как я радовалась, поднося ложку ко рту… Потом два дня я вообще ничего не могла проглотить, потому что они нафаршировали кексы хариссой[5]. Держи, это должно помочь, – сказала она, протягивая мне большую дымящуюся кружку.

– Это что?

– Грог. У меня не было рома, и я использовала текилу, мне кажется, нет большой разницы. Я и себе приготовила такой же, чтобы составить тебе компанию.

Я сжала чашку в руках: пахнет хорошо. Я не слишком уверена в эффективности текилы для такого случая, но мед и лимон совершенно точно облегчают боль.

После четырех грогов за два часа я знала жизнь Марин как свои пять пальцев.

Когда ей исполнилось семнадцать лет, родители увезли ее с собой в отпуск в Биарриц, хотя ей хотелось остаться в Страсбурге с подружками. Она компенсировала свое нежелание находиться здесь тем, что каждый день после полудня валялась на пляже, уткнувшись в глянцевые журналы. На пятый день, подняв взгляд от журналов, она заметила одного спасателя и решила, что он мог бы скрасить ее пребывание здесь. Короче говоря:

«Ты бы только видела его кубики… Только мокрый купальник охлаждал мой пыл».

С этого момента Марин чего только не делала, чтобы привлечь его внимание. Она плавала возле буйка, на котором он восседал, вступала в море как балерина на сцене, и у нее перехватывало дыхание, когда он на нее смотрел. Она предприняла несколько далеких заплывов, надеясь, что его свисток призовет ее к порядку, но оказалось, что ее таланты пловчихи не внушали ему тревоги. В конце концов, когда она опробовала перед ним новую изысканную позу, укол морского дракона, притаившегося в песке, в буквальном смысле швырнул ее в его объятия. Она взвыла от боли, и когда тушь потекла по носу и щекам, он впервые приблизился к ней. Он улыбнулся, наклонился к ее уху и доверительным шепотом сообщил, что больше не в силах сопротивляться ее артистическим способностям.

«Представляешь, этот гад не поверил мне, он подумал, что я притворяюсь, чтобы его закадрить!»

Через год Марин покинула Страсбург и переехала к Гийому, поступив на работу в «Тамариск». Через три года они сняли трехкомнатную квартиру и завели кота. Через четыре года объявили о своей помолвке, а через пять лет, за три недели до свадьбы, он влюбился в немецкую туристку, которая подверглась нападению медузы.

– У этого извращенца яды – сексуальный фетиш, – подвела итог Марин. – Хоть бы его укусила гадюка.

– Ты права, – согласилась я. – И пусть его после первой брачной ночи сожрет черная вдова.

Марин громко рассмеялась, потом внезапно замолкла, посмотрела на меня с серьезностью много выпившего человека и спросила:

– А тебе он тоже причинил много горя?

– Кто?

– Уверена, в этой истории не обошлось без парня. Кто еще мог вынудить тебя забраться в такую глушь с кучей чемоданов и коробок в машине?

То ли из-за нескольких выпитых грогов, то ли из-за едкого запаха, витавшего в комнате, или высокой температуры – а может быть, непосредственность Марин располагала к этому, – но я ей все рассказала.

13

Я встретила Марка в кондитерском отделе супермаркета «Монопри». Мне было двадцать пять лет, и я приехала в Париж с Мамину – так я называла свою бабушку, – которой здесь сделали операцию на сетчатке. Я разыгрывала из себя сиделку, она – туристического гида. Я впервые в жизни была в столице, и она познакомила меня с самыми узнаваемыми, хотя и заезженными символами: Эйфелевой башней, речными трамвайчиками, Монмартром, Елисейскими Полями… Мы сняли на площади Нации небольшую квартирку с огромной кроватью, на которой мы вдвоем располагались по вечерам. Я читала, бабушка комментировала, мы ели конфеты, добавлявшие очарования этим приятным моментам.

Именно за конфетами я и отправилась в «Монопри». Я шла вдоль полок в поисках шоколадных мишек, когда высокий блондин в кожаной куртке вдруг вырос передо мной. Я постояла несколько секунд, чтобы он понял, что надо посторониться. Но нет, он не понял.

– Скажите, я вам не мешаю? – спросила я.

– Нет, все нормально, но зачем так кричать? – ответил он в том же тоне.

– Вы что, не видите, что загораживаете от меня стеллажи?

– Конечно вижу.

Я попыталась глубоко дышать.

– У вас сейчас будут большие проблемы… – произнесла я.