Ты погляди без отчаянья… - [52]

Пробили в колокол у входа – девять.

Мы тихо слушаем рассказ о Рогхо.

У сына Тотторотно в доме праздник —

Ему давали шнур священный;

И Рогхо передал с гонцом:

«Одним «Прими поклон» не обойдешься,

Не думай о расходах».

И Рогхо написал, чтобы правитель

Пять тысяч рупий выдал на расходы.

Вдова налог радже не уплатила,

И дом ее к продаже был назначен.

К правителю в дом заявился Рогхо,

Сполна за долг вдовы с ним рассчитался,

Сказал: «Ты грабил многих бедняков,

Так пусть им хоть немного станет легче».

Однажды в полночь

С добычей Рогхо возвращался,

Шел к узкой длинной лодке

В тени смоковницы на берегу.

Тут он услышал —

В деревне, в доме том, где свадьба, – плач.

Жених повздорил и невесту бросил,

К ногам его отца упал с мольбой

Отец невесты, – в этот миг с дороги

Из зарослей бамбуковых густых

Раздался клич: «Ре-ре… ре-ре… ре-ре…» —

И звезды в небе

Как будто вздрогнули.

Все знают, это грозно кличет

Разбойник Рогхо.

И с женихом богатый паланкин

Носильщики в испуге уронили.

Тут прибежала мать невесты

И с плачем умоляла в темноте:

«Сынок, спаси честь дочери моей!»

Встал Рогхо как посланец бога Ямы,

Из паланкина вытряс жениха,

Отцу его отвесил оплеуху,

И тот упал на землю, оглушенный.

Вновь в доме раковина заиграла,

И женщины встречают жениха.

Вот Рогхо сам с разбойничьею шайкой;

Как привиденья в ночь женитьбы Шивы,[94]

Тела умащены, полуобнажены,

А лица в саже.

Сыграли свадьбу,

Кончалась третья стража ночи.

Разбойник, уходя, сказал невесте:

«Сестра моя,

Коль вновь тебя обидят,

То вспомни Рогху».

Пришло столетье, новое, иное,

И детвора теперь

При свете электрическом читает

В газетах сообщенья о разбоях.

А вечера прослушиванья сказок

Ушли из мира

С воспоминаньем нашим

И со светильником погасшим.

* * *

          Приказ падишахом дан —

И войска привели Афра Сахиб Хан, Музаффар Хан,

          Мухаммед Амин Хан,

А с ними раджа Гопал Синг Бхадаурия,

          Удаит Синг Бундела.

Окружили моголы Гурудаспур.

Защищает крепость сикхов отряд,

Бонда Синг – их сардар.

А в крепость нельзя еду пронести,

Отрезаны все пути.

Только ядра пушек

Через стену летят,

Все небо от света факелов

Кроваво алеет во мраке.

Истощился запас ячменя, пшеницы,

Ни зернышка, ни крупицы;

Не хватает дров;

С голоду мясо сырое едят,

Даже срезая с бедер своих,

Кору и зелень побегов толкут,

Из них лепешки пекут.

Восемь месяцев длились муки,

Наконец попала моголам в руки

Крепость Гурудаспур.

Место казней стало болотом крови,

Пленники перед смертью кричат:

«Славься, гуру!»

С утра до вечера

Падают головы сикхов[95], отсечены…

Нехал Сингх – еще отрок.

Прекрасно его молодое лицо,

Изнутри озаренное светом.

В глазах его словно застыла

Утренней песней радость.

Его блестящее юное тело

Создал божественный ваятель

Резцом молнии.

Юноша восемнадцати лет.

Как шалового дерева ветку,

Его в расцвете

Нежно колышет южный ветер.

В теле и душе

Юноши —

Избыток жизни.

Связанный, он стоит,

Все на него глядят

С изумленьем и состраданьем.

Даже меч в руках палача

На мгновенье замер…

Тут прибыл гонец из столицы

С грамотой, что помилован отрок,

Подписано – Саид Абдулла Хан.

Развязали юноше руки.

Он спросил: «За что мне такая милость?»

Сказали, что мать-вдова сообщила,

Что он, ее сын, по вере не сикх,

Что сикхи насильно держали

Его в плену.

Покраснев от стыда и гнева,

Воскликнул юноша громко:

«Не хочу я свободы, купленной ложью,

Только в правде – моя свобода,

Я – сикх!»

* * *

Пусть дом моих дней последних

Построен будет из глины,

И зваться он Шамоли будет.

Когда же дом рухнет,

Покажется, будто прилег он уснуть,

Смешается глина с землей,

И дом не поднимет обломки столбов,

Как будто на землю жалуясь небу,

Не даст он средь ребер

Разрушенных стен

Приюта для призраков дней отошедших.

На этой земле я сложу

Основу последнего дома,

И пусть забвение всех страданий,

Прощение всех поношений,

Ошибок, обид, издевательств

Покроется порослью мягкою дурбы.

Пусть рев кровожадный

Всех хищных столетий

В нем смолкнет навеки!

Я буду под кровом той же земли,

Что в детстве мне сыпала каждое утро

В завязанный чадор

Пригоршню цветов – и жасмин, и чампак,

И манго цветы, что еще до весны

По южному ветру

Во мглистую даль уносили

Призывы юности пылкой.

Я с детства люблю

Бенгальских женщин,

Их обликом я зачарован.

Сурьмой в них темнеет родная земля,

Пушится нежная поросль риса,

В их добрых глазах я увидел

Сиянье вечерней зари

На краю небосклона

Над синим далеким лесом.

Земля будет каждое утро

Пред домом моим просыпаться,

Когда прикоснется к ней нежно

Рассвет золотой.

А вечером в сумраке синем

Ей будет светло улыбаться

Бессонный

Весенний месяц.

Земля увлекала меня

В дремучие заросли джхау,

На берег обрывистый Падмы,

Где в дуплах – тысячи птичьих гнезд,

К двуцветным полям горчицы и льна.

К извилистым тропкам в деревню, на берег пруда.

Чаруя мой взор,

Земля зазывала меня

И в полдень холодный

Туда, где у красной дороги

Слетались, воркуя, голуби,

Туда, где по желтой пожухлой траве

Лениво бродили коровы,

Сгоняя хвостом

Назойливых мух со спины,

Туда, где гнездился

На пальме высокой

Отшельник-коршун.

Сегодня на склоне дней

Услышал я зов твой, земля,

Припал к твоему материнскому лону,

Где некогда ты сохраняла Ахалью[96],

Покуда ее не коснулись

Стопы ног смуглых и мягких,

Как дурба-трава[97], и проснулась

Ахалья для новой жизни.