Ты погляди без отчаянья… - [49]

Вздохнув глубоко, посылает кират стражника

               с доброю вестью:

«Кончил работу Мадхоб. Не упускайте

благоприятного часа!»

Стражник уходит. Срывает повязку старик.

В двери святилища лунный вливается свет,

Озарив божества изваянье.

Стал на колени Мадхоб и молитвенно руки сложил.

Слезы струятся из глаз.

Богу в лицо он глядит неотступно.

Впервые за тысячу лет увидел поклонник

               свое божество.

Владыка в святилище вошел.

Мадхоб головою склонился к подножию статуи

                бога.

Меч обнажил раджа и голову разом отсек.

Это – первая жертва была божеству и последний

               поклон.

Не к месту

Модхумо́нджори[91] и вьющийся жасмин

        Десять лет прожили тело к телу

И на трапезе из утренних лучей,

        Расправляя листья, повторяли:

                «Вот и мы!»

        Между веток их была борьба

        Вечная за обладанье местом,

        Но она в их душах никакой

        Злобной черноты не оставляла.

Но однажды в неблагоприятный час

        Тот жасмин, не знающий сомнений,

Неразумно ветку протянул

К сети тонких нитей из металла,

Не поняв, что те – другой породы.

Но в конце срабона в небесах

Груды белых облаков собрались

И на шаловый спустились лес.

Сразу утро золотистым стало,

Охмелел жасмин в своих цветах,

И вокруг покой и мир царили,

И от перелета гулких пчел

Шефали дрожала тень живая.

В полдень голубь там заворковал,

Все вокруг объято было негой.

На закате в день осенний тот

В облачках игра возникла красок,

И тогда-то появились там

Лампы электрической друзья.

И глаза их кровью налились,

И жасмин им дерзким показался:

Как он смел ненужностью своей

То затмить, что так необходимо.

Острый крюк забросили они

И цветы жасмина оборвали;

И тогда лишь осознал жасмин,

Что те ниточки – другой породы.

Сын человеческий

С тех пор, как в чашу смерти Иисус,

Незваных ради, привлеченных шумом,

Бессмертье положил своей души,

Уж миновало много сотен лет.

Сегодня он спустился ненадолго

Из вечного жилища в бренный мир

И увидал порок, что ранил прежде:

Надменный дротик и кинжал лукавый,

Свирепая изогнутая сабля.

Сегодня быстро лезвия их точат

Об камень, прочь отбрасывая искры,

На фабриках огромных, полных дыма.

А самая ужасная стрела

В руках убийц недавно засверкала,

И жрец на ней свое поставил имя —

Ногтями на железе нацарапал.

Тогда Христос прижал к груди ладони,

Он понял: нет конца мгновеньям смерти,

Кует наука много новых копий,

Они ему вонзаются в суставы,

И люди, что тогда его убили,

Безмолвно притаясь во мраке храма,

Сегодня вновь во множестве родились.

С амвона слышен голос их молитвы,

И так они бойцов-убийц сзывают,

Крича им: «Убивайте! Убивайте!»

Сын человеческий воскликнул в небо:

«О боже правый! Бог людей, скажи мне,

Почто, почто оставил ты меня?»

Паломничество

1

        Как долго длится ночь?

                Ответа нет.

Во мгле веков слепое время кружит,

Неведом путь, дорога неизвестна.

И у подножья гор такая тьма,

Словно в глазницах мертвого ракшаса,

И груды облаков закрыли небо,

И чернота в пещерах и лощинах,

Как будто ночь разорвана на части.

На горизонте огненное буйство.

Быть может, это око злой планеты?

Иль голода предвечного язык?

Зарывшиеся в пыль остатки жизни:

То мощная разрушенная арка,

То мост забытый над рекой безводной,

Алтарь в змеиных норах, храм без бога

И лестница, что в пустоту ведет,

Вдруг в воздухе раздался грозный гул,

То ль рев воды, брега ущелья рвущей?

Иль мантра[92] к Шиве, что шадхок[93] бормочет,

В бездумной пляске бешено кружась?

Иль гибнет лес, охваченный пожаром?

И в этом реве тайный ручеек

Неясные сквозь шум проносит звуки;

И он – поток той лавы, что вулканом

Извергнута; в нем низкая молва,

И шепот зависти, и резкий смех,

А люди там – истории листки,

        Снуют туда-сюда.

От факельного света и от тени

Татуировка ужаса на лицах.

Вдруг беспричинным схвачен подозреньем,

Безумец бьет соседа своего;

И тут и там уже бушует ссора,

И женщина какая-то рыдает

И шепчет: «Наш несчастный сын погиб».

И, в сладострастье утонув, другая

Бормочет: «Все на этом свете – вздор».

2

Сидит недвижно на вершине горной

В безмолвье белом тот, кто предан богу.

Взгляд зоркий в небе ищет света луч.

Чернеют тучи, филины кричат,

Но он вещает: «Не пугайтесь, братья,

И помните, что человек велик».

А те – лишь силе изначальной верят

И праведность зовут самообманом.

И, получив удар, кричат: «Где брат наш?»

И слышится в ответ: «С тобою рядом».

Во тьме не видят. Спорят: «Эта речь —

Одно притворство, чтоб себя утешить.

И человек бороться будет вечно

За право обладать пустым виденьем

В усеянной колючками пустыне».

3

          Светлеет небо.

Звезда рассвета на востоке блещет,

Земля вздохнула вздохом облегченья,

Листва лесов волнами заходила,

На ветках птицы сладостно запели.

И предводитель рек: «Настало время!»

          Какое время?

          Время выступать,

Движения, паломничества время.

И вот сидят и думают они.

Смысл слов его для них остался темен,

По-своему его постигнул каждый.

Коснулось утро глубины земной,

И корни бытия пришли в движенье.

Откуда-то донесся слабый голос,

И на ухо он людям стал шептать:

«Пришла пора пуститься в путь – к успеху!»

И это слово в горле у толпы

Движенье обрело в порыве мощном;

Мужчины к небу обратили взор,

Ладони у чела сложили жены,