Ты очень мне нравишься. Переписка 1995-1996 - [33]

Но память лжива, и ты «обнаружил» это — или всегда это знал. Подыгрывание всё более обретает черты реальности — в узнавании, в умалении себя, чтобы стать просто продолжением памяти, — все мы играем в это; в призыве идентичности, обретающей то женскую, то мужскую ипостась (да, это зачастую лучший способ демаскировки), — и ведет вас витиеватыми тропами вымысла. Это очень в духе Генри Джеймса. Это охватывает все категории Нортропа Фрая. А развязка! Я не буду разглашать финал, но почти что в финале ты скажешь: «Память избыточна: она повторяет знаки, чтобы город начал существовать». И эта переписка касается существования или становления «мальчиком и девочкой» и утраты бытия в этом качестве, и эмоций, вытесняющих другие эмоции и приоритеты, и того, кто какое пространство занимает и как определяется это пространство, и грандиозной проблемы времени: длительности и нарратологии Женетта. Кэти напишет: «Вторая вещь: ты обсуждаешь со мной чувства к другим девушкам, но не ко мне, — и ты сказал, что это проблема. Видишь — я всё время тебя коверкаю. Твои слова. Ну, милый, пожалуй, я веду себя хуже, чем ты. И телефон — не могу вообще им пользоваться. Было бы чудесно провести вместе пару дней. Ну, может, как-нибудь потом. Время — странная штука… сейчас пишу тебе имейл и чувствую время между ним и твоим имейлом и это обычное имейл-время: время, которое истекло. Этих пяти дней не существует».

Это критика политики конфронтации с собственными определениями за пределами установленных реакционным социальным порядком. Свести себя к задаче, тщательно исследовать страсть к навешиванию ярлыков на самих себя и отделению себя от других, ставить под сомнение внешнего и внутреннего человека. Вы оба «боретесь» с этим. Оба утверждаете нечто посредством личных действий. Диалог с самим собой несет свой шлейф, и Кэти боится нарциссизма (постоянно упоминая о нем), одновременно принимая его. Как апологию, но только потому, что она еще недостаточно уверена в тебе: чувствуется, что скоро эта уверенность появится, и это понятие/«определение» (ошибка в категории) станет шуткой, понятной лишь двоим. Акер — не больше и не меньше нас (не меньше того, чего мы от себя ждем, вместе с медиа и остальными зеркалами):

«Предпочитаю отрицать мужское. Или отрицать мужчину. Дрэг как идеал феминности заставляет меня ненавидеть феминность еще больше… Я этого не хочу. Но иногда… делаю фетиш из маскулинности… сижу, раздвинув ноги, пью пиво, кряхчу… потею, туплю, чешу промежность… меня это возбуждает. Это как бы зеркало… (Я понятно изъясняюсь?) Мне нужно преодолеть страх, связанный с феминностью… ох уж это дерьмовое прошлое… прошлое в обществе сексистов».

Да, это «борьба». Кажется, она преобладает в этой новой эпистолярной конфронтации, утверждении и декларации любви и сопереживания. Тут есть диалектика гендера и сексуальности, американского и не американского, Акер утверждай, что она живет в военной стране, а Уорк — утверждает любовь характерную для определенной группы, которую его социальные координаты направляют на нее во всей ее открыто извращенной судьбе. Каждый отменяет коды, но временами оба неверно считывают сигналы. Забавно, в некоторых отношениях я знаю тебя лучше, и так будет всегда: страсть к иронии, чтобы противоречить самому себе, быть игрушкой медиа и разоблачать их ризомы. В последнее время я отошел в сторону, спустился по ужасной дерридеанской тропе — хотя добавлю, что его тень есть в вашей переписке с Кэти, во множестве ипостасей. «Борьба» — да, за «верхних и нижних», для «буч и фэм», для настоящего мужчины и агрессивной über-fem женщины с «крутым нравом». Но, по словам Кэти, ей не интересны подобные игры власти за пределами постели. Она говорит: «Итак. Про гетеродерьмо. Игры. Верхний/нижний — это постельные игры. Кто кого фистит. За пределами постели у меня своя жизнь, а у тебя своя. И я ненавижу блядские игры власти за пределами постели, мне не интересно в этом участвовать. Слишком разоткровенничалась, потому что напилась».

В самом деле, власть — это неописуемое чудовище, и вы оба отдали достаточно времени, разбирая по косточкам ее боль и ущерб и создавая категории формы боли и ущерба. Акер писала тебе: «Сообщество как общность: Батай и Бланшо терпеть его не могут, поэтому они пробуют обосновать иной способ, чтобы управляться с сообществом или даже «мыслить» его».

В вашей борьбе со священным и смерть Элвиса как объект поклонения, и симулякр денег у Уорхола (да, почему это так замалчивают?) являются актами веры, а для тебя, Кен, преимущественно неверия или отрицания. Но именно священное заново воплотилось в медиа, преобразованное через учение Ницше (вы с Кэти всегда возвращаетесь к нему!). Медиа — это ангст и игрушка Кэти: это ее инструмент, как и твой, ты лучше будешь дураком, чем экспертом, признанным критиком. Быть внутри и наблюдать, как члены правительства ведут борьбу с желанием и как по факту оно могло бы работать на них. Медиа. Во мне нет социал-демократа; а в тебе есть. У меня внутри сидит только анархист, та часть тебя, что ест себя поедом. В числе твоих необходимых и желанных противоречивых суждений есть такое: «Медиа — моя страсть, понимаешь, и непрерывный эстетический эксперимент. Я художник, и мой материал — это медиа. Получается, есть политика и эстетика. А еще увлеченность. Я хочу пойти дальше, чем Дебор и Бодрийяр… понимаешь, я левый колумнист (пятая колонка!) в газете Мёрдока…»